— И на каком расстоянии сегодня стрела может поразить цель? — спросил кто-то.

— Эти стрелы, которые я вижу, — на расстоянии семидесяти шагов, не больше. А мои стрелы полетят на триста шагов.

— Невозможно! — вмешался Агамемнон. — Я высоко ценю таланты Геланора, но это невозможно.

— Причина в луке, — ответил Геланор. — Как далеко полетит стрела, зависит от натяжения тетивы. Если тетива будет натягиваться до уха или еще больше, вы удивитесь, как далеко полетят ваши стрелы.

— Но у нас нет таких луков! — ответил Линк.

— Пока нет. Так давайте сделаем. Это не так трудно.

— Значит, на самом деле твои стрелы пока не летают так далеко, как ты говорил?

— Нет, но я уверен, что это возможно. Нужно сделать тетиву из сухожилия, отрегулировать упругость и…

— Ха! — Линк схватил с пола лук. — А для меня и этот хорош!

Но Церкион отвел Геланора в сторону, чтобы порасспросить.

— Мне годится любой способ, лишь бы убить больше троянцев! — провозгласил Агамемнон. — Главное — добраться до них.

Когда мужчины вдоволь насмотрелись на оружие, его приказали унести и позвали барда. Я подошла к Геланору и прошептала:

— Неужели ты покинул нас?

В его глазах мелькнула улыбка, и он ответил:

— Никогда, моя девочка, я тебя не покину. Я всегда готов защитить тебя от врагов.

Поскольку никакие враги не беспокоили меня после истории с попыткой отравления, то я видела его очень редко.

— Не смей оставаться в Микенах, ты должен вернуться в Спарту с нами! — вдруг приказала я.

Теперь улыбка коснулась его губ.

— Я повинуюсь, моя царица.

Он рассмеялся.

— Агамемнон платит не очень щедро. К тому же он не собирается воплощать ни одну из моих идей. Они требуют денег, а этот человек скуповат.

Бард с лирой в руках стоял в зале, дожидаясь, пока гости затихнут. Его глаза были закрыты. На улице поднялся сильный ветер, он порывами набрасывался на стены дворца. В очаг подбросили еще дров, но все равно холод пробирался в зал сквозь щели между камнями.

— Спой про поход аргонавтов, про Ясона и золотое руно, — попросил кто-то.

— Мы слышали сто раз про аргонавтов, — возразил Церкион. — Нет, давай про Геракла и гидру!

— Надоело! — пронеслось среди гостей.

— Лучше про Персея! Он основал Микены, про него и петь.

— Да, про Персея и Медузу!

— Нет! — возразил Агамемнон. — Пусть споет про Приама и про то, как он требует вернуть ему Гесиону!

Бард грустно посмотрел на Агамемнона.

— Я не знаю такой песни, господин.

— Так сочини! Или Муза прогневалась на тебя?

— Господин, у этой истории нет конца. По законам эпической поэзии она не годится для песни.

— Так давайте придумаем конец, всемогущие боги! — взревел Агамемнон. — И ты споешь нам по этим своим законам!

Огонь почти совсем погас, но никто не подбросил дров, чтобы поддержать его. Ветер бушевал за стенами, гостям хотелось одного — поскорее добраться до своих постелей, укрыться теплыми шкурами, закутаться в мягкий мех и уснуть.

Нам с Менелаем выделили лучшие из комнат для гостей — те самые, в которых мы провели первую брачную ночь. Оказаться здесь снова, после всего, что было пережито за эти годы… Но по правде говоря, это не очень тревожило меня. Я так хотела спать, что у меня глаза слипались.

Менелай застонал — он всегда так делал, чтобы показать, как устал. Он снял меховой плащ с плеч, но на них давила тяжесть куда большая.

Он стоял ссутулившись. Я никогда не замечала за ним этого раньше — больше он не держался прямо, как молодой ретивый воин Церкион. Менелай постарел, его подточило время, не война.

Его сутулость была дорога мне. Не его сила, а его слабость вызывала у меня нежность. Я стояла рядом с ним и чувствовала жалость.

Бедный Менелай! Я должна о нем заботиться.

Мы обнялись, легли рядом. Мой друг, мой муж, я ощущала его тепло. А дальше все было как всегда. Афродита опять посмеялась надо мной. Так я и не заслужила ее милости. Зато другие боги отметили нас своей милостью, и их дары были с нами: привязанность, уважение, преданность. И в крепких объятиях Менелая я с тоской думала, что должна быть за эти дары благодарна, мне выпало не так уж мало. И разве Менелай не был моим союзником с первых дней? Мы начали жизнь вместе, вместе мы ее и закончим.

XX

Как только на горизонте показалась Спарта, раскинувшаяся на берегу Еврота, настроение у меня улучшилось. Мой родной город был светлым, открытым, живым — полная противоположность Микенам.

Гермиона тоже вернулась домой с радостью. Здесь она могла свободно бегать по открытым галереям. Конечно, в играх ей не хватало двоюродных сестер, хотя она могла играть с детьми служанок и придворных. Правда, Гермиона призналась мне, что на этот раз ее сестричка Ифигения интересовалась играми меньше прежнего, у нее появилось много расчесок из слоновой кости, зеркал из бронзы, ароматных масел, и она подолгу возилась с ними.

— Это понятно, ведь она приближается к тому возрасту, когда девушки выходят замуж, — ответила я. — Думаю, она мысленно готовится к этому событию.

— А Электра еще маленькая, с ней неинтересно. От нее одни неприятности. И все время задает вопросы, — пожаловалась Гермиона.

— Совсем как ты, когда была маленькая, — рассмеялась я.

Гермиона затрясла кудрявой головой.

— Нет, нет! Я была не такая!

— В этом нет ничего плохого, — успокоила ее я. — Наоборот. Лучше задавать много вопросов, чем мало.

Вопросы… Мне самой хотелось задать так много вопросов — только кому? Почему Агамемнон так стремится к войне? Просто от скуки? Ведь мужчины начинают войны от скуки? Или из зависти к Приаму, у которого пятьдесят сыновей? Хочу ли я, чтобы Менелай отправился на войну? Стала бы моя жизнь после его ухода интереснее или наоборот?

Зима костлявыми руками цеплялась за землю, и та лежала беспомощная, безжизненная. Мы мерзли в меховых плащах, ни днем ни ночью не гасили огня в жаровнях, и я допустила в голову не очень почтительную мысль: может, Деметре не стоит доходить до таких крайностей, оплакивая Персефону. Едва подумав так, я стала в ту же минуту вымаливать прощение: а вдруг Деметра захочет, чтобы я на собственном опыте поняла, сколь глубокой может быть скорбь матери, потерявшей ребенка? Я испугалась наказания богини.

Геланор просился, чтобы его отпустили на время в Гитион. Он говорил, что, пока в Спарте мало работы, он займется ловлей морских раковин, из которых делают пурпурную краску, и весной, когда прибудут купцы, его семья сможет предложить им ценный товар. Он говорил, что в плохую погоду раковины искать легче, главное — потом отогреться у костра.