Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Катя вспоминала ночной разговор с теледивой – та явно защищала Гарика и нападала на Капитолину Касаткину. Все сведения относительно наследства адвоката Фаворова излагала так, чтобы бросить тень на домоправительницу.
Однако здесь, в Мытищах, при детальном разбирательстве картина явно менялась. Капитолина вроде как отходила на второй план. И все концентрировалось вокруг Феликса Санина. Это ли было истинной целью Юлии – привлечь внимание к подозрительным действиям брата Гарика?
Катя терялась в догадках. Здесь явно что-то не складывалось. Противоречило само себе, логике действий свидетельницы Юлии Смолы.
Или же Юлия подбрасывала старые мытищинские события как наживку для полиции, чтобы отвлечь от чего-то еще? От чего? От кого? От Гарика, пытавшегося по неизвестной причине покончить с собой? Или же от себя? От каких-то своих действий? От своей вины?
В архив Катя приехала с головной болью. Сотрудник Мытищинского розыска, отряженный начальником УВД, уже ждал ее с запросом в руках.
Дело разыскали: никаких компьютерных файлов, ничего не отсканировано, обычная тощая «корочка» висяка и в ней – всего несколько документов.
Катя жадно ухватила добычу. Начала листать. Постановление о возбуждении уголовного дела, осмотр места происшествия, фотографии, заключение судмедэкспертизы, прижизненная фотография жертвы.
На Катю со снимка смотрела круглощекая темноволосая женщина лет тридцати непримечательной внешности – Софья Волкова. Катя прочла адрес ее местожительства и адрес, по которому обнаружили тело.
Все совпало: Волкову убили «ударом тяжелого тупого предмета» по голове в подъезде собственного дома. В деле имелся рапорт участкового, установившего, что Волкова возвращалась в Мытищи девятичасовой электричкой после семинара для медицинских работников в Боткинской больнице.
Труп обнаружили жильцы дома примерно через час. Приехавшими на место сотрудниками Мытищинского УВД сразу же была выдвинута версия ограбления – из сумки Волковой пропал бумажник. Позже было установлено, что убийца похитил у нее также золотую цепочку и золотое кольцо. Эти вещи были на ней, когда она приехала на семинар медработников, о чем сообщили опрошенные свидетели – коллеги Волковой, присутствовавшие на семинаре. Подъезд в доме на улице Карла Маркса тогда, двадцать лет назад, не имел домофона, доступ был свободный. Мытищинские сотрудники выдвигали версию, что убийца мог выследить жертву в электричке или на станции, незаметно проводить до дома, войти следом в подъезд и нанести удар по голове – судя по характеру удара, молотком.
В деле имелось несколько рапортов и ответов на следственные поручения – сыщики проверяли на причастность к преступлению в основном военнослужащих из расположенных в Мытищах воинских частей.
Катя прочла все это очень внимательно – результатов никаких. Допросы коллег из больницы, допросы соседей. И нигде ни следа допроса Феликса Санина. Сведения о «подработке» медсестры Волковой сиделкой у его покойного дяди нигде не всплыли.
Листая дальше, Катя наткнулась на отдельное поручение следователя сотрудникам отдела по делам несовершеннолетних – вопрос стоял о десятилетней дочери Софьи Волковой, оставшейся сиротой. Следователь поручал разыскать либо ее отца, либо родственников, чтобы решить вопрос об опекунстве.
Отца так и не нашли, однако разыскали старшую сестру Волковой. Катя открыла ее допрос, глянула на фамилию и…
Ей внезапно стало жарко.
Вера Бобылева…
Так звали сестру убитой сиделки. Вера Бобылева – горничная в доме Феликса Санина.
Она рассказывала следователю о своей покойной сестре и сообщала, что «забрала к себе племянницу Валечку» – теперь дочь ее покойной сестры будет жить с ней.
Горничная Валентина – племянница горничной Веры Бобылевой.
Дочь убитой неизвестно кем Софьи Волковой. Видимо, при получении паспорта она взяла девичью фамилию матери и теперь вот уже несколько лет трудилась в доме Феликса.
Катя вспомнила их мимолетную встречу в коридоре – горничная Валентина – Валя – этакая пышка с сонными, ничего не выражающими глазами. Она часто моргала, когда говорила Кате о том, что Капитолина ревновала своего сожителя Ракова к покойной няне Светлане Давыдовой.
А что помнит горничная о своей убитой матери?
Убийцу так и не нашли.
Что помнят и знают обо всем этом Валентина и ее тетка Вера Бобылева?
Считают ли они, как и сыщики в Мытищах, что Софья Волкова погибла в результате разбойного нападения с целью ограбления?
Или они винят в ее смерти кого-то другого?
Катя сделала все необходимые выписки из дела. Записала все реквизиты. И предупредила сотрудников архива: не кладите дело далеко на полку, завтра же за ним приедут с официальным запросом о возобновлении расследования по инициативе полковника Гущина и прокуратуры.
– Надо найти его в этом лабиринте и поговорить конкретно, – произнес полковник Гущин, когда Евдокия Жавелева с грацией топ-модели удалилась, а сам он покинул галерею и обнаружил в соседнем зале Сергея Мещерского.
– Со Спартаком Раковым? – спросил Мещерский, честно давая понять, что подслушивал под дверью.
– С мальчиком, с сыном Капитолины. Номинально Раков ведь его отчим.
Мещерский подумал: логически верный ход, хотя самый тривиальный, – счесть Ракова на основании туманного навета Жавелевой педофилом-убийцей. Педофилы крайне осторожны, они не действуют так грубо и прямолинейно и никогда не совершают преступления там, где живут.
Это он и высказал Гущину.
– А домашнее насилие, домогательства дома, к приемным детям? Сколько угодно случаев, – возразил Гущин. – Начинают как раз со своего, потому что ребенок доступен и беззащитен, затем издеваются над чужими. Убивают, калечат.
– Не в педофилии тут дело, Федор Матвеевич, – сказал Мещерский. – Я в этом убежден. Здесь что-то совсем иное.
– Что? Ну что?
– Ненависть. Или месть, или еще что-то похуже… не знаю, как сказать. Зло в абсолюте. Вы ведь тоже в основном версии мести рассматриваете – со стороны всех фигурантов. Мести, а не сексуальной подоплеки.
– Одно с другим может сочетаться, извращенцы разные бывают, – проворчал Гущин. – Только как бы нам разыскать пацана, чтобы мать не узнала? Я хочу с ним одним потолковать.
– А нечего искать, вон он, Миша Касаткин, – Мещерский кивнул на окно.
Миша сидел на кованой скамейке в изящном патио, украшенном клумбами.
– Задержи его, чтобы не улимонил оттуда, пока я найду выход из этого лабиринта, – попросил Гущин.
Под лабиринтом он имел в виду дом-дворец. Мещерский постучал по стеклу. Миша поднял голову и оглянулся. Мещерский помахал ему рукой.