Когда исполнитель сгруппировал музыку в осмысленные единицы и создал надежные структуры извлечения воспоминаний, остался лишь один этап: практика, практика и еще раз практика.

Цель практики после того, как произведение выучено, – ускорить воспроизведение воспоминаний, доведя до автоматизма. Таким способом музыкант активизирует систему имплицитной памяти; то же самое происходит при многих обыденных действиях, например когда мы учимся ездить на велосипеде или водить машину. Со временем и благодаря практике некогда сложная сознательная деятельность перестает требовать большого количества размышлений. Такой переход при обработке информации в памяти – от высокого уровня нужного внимания к низкому – особенно важен для музыкального мастерства, требующего очень эффективной двигательной координации во время исполнения.

В итоге вспоминать большое музыкальное произведение должно быть относительно нетрудно; именно теперь музыкант может проявлять настоящую гибкость и умение в исполнении. Когда ноты извлекаются из памяти в правильном порядке, музыкант может сосредоточиться почти исключительно на непростом искусстве общения через музыку, на нюансах эмоционального исполнения.

Изумительная музыкальная память – не исключительная привилегия исполнителей мирового уровня. Пусть моя музыкальная память исполнителя слаба, я отлично помню каталог Motown Records 1960-х, произведения Beatles и симфонии Бетховена и могу мысленно проигрывать все это в любое время и где угодно.

Когда я говорю, что изучаю музыкальную память, люди нередко спрашивают, почему музыка и слова запоминаются намного лучше, чем важные даты или список покупок. Благодаря чему музыкальная память настолько сильнее?

Для начала разобьем эту иллюзию в пух и прах. Наша память на музыку после ее первого прослушивания оставляет желать лучшего. Андреа Гэлперн и Даниэль Мюллензифен{301} представили 63 студентам 40 незнакомых коротких мелодий. Затем проверили память на эти мелодии, включив их в число 80 проверочных: запоминание новых мелодий среди студентов лишь немного превысило уровень случайности; задача оказалась трудной.

Когда во время теста сменили инструмент, показатели запоминаемости стали еще хуже, что подчеркивает, насколько хрупкими и неуверенными могут быть наши первые воспоминания о новой музыке. Этот результат также предполагает, что при первом прослушивании музыки нас особенно привлекают те ее свойства, которые «лежат на поверхности», характер самого звука или скорость, и мы обращаем меньше внимания на более глубокие структуры, гармонии и/или ритмы.

Чтобы дать представление о том, насколько неэффективна работа памяти на этом этапе, можно сравнить ее с памятью на фотографии. В 1973 году Лайонел Стэндинг{302} представил добровольцам коллекцию около 10 000 новых фотографий. Он надеялся продемонстрировать ограничения системы долгосрочной памяти и, казалось бы, сильно переборщил с объемом. В действительности же он обнаружил удивительную эффективность работы памяти, показав, что наша память на изображения значительно превосходит память на слова. Согласно оценкам, участники, которым показали 10 000 новых изображений, через два дня вспомнили 6600.

Как же увязать плохую начальную память на новую музыку с тем, что у нас в голове хранятся огромные и прекрасно организованные музыкальные библиотеки с тысячами мелодий, песен и инструментальных произведений?

Исследования долговременных воспоминаний свидетельствуют, что мы не зря уверенно полагаемся на свой внутренний музыкальный каталог. Проверяя вспоминание знакомой и любимой музыки, мы видим свидетельства поразительной скорости и точности музыкальной памяти даже у людей, ни дня не учившихся музыке.

Дэниел Левитин{303} просил добровольных участников выбрать любимое произведение из большой коллекции компакт-дисков в его лаборатории и попытаться спеть его. Левитин записывал их исполнение и измерял его точность в сравнении с оригиналом. Большинство участников продемонстрировали «абсолютную память» на свою любимую запись, то есть смогли воспроизвести первую высоту трека с очень небольшой погрешностью.

Более того, недавно этот результат убедительно повторился в шести различных европейских лабораториях{304}. В среднем певцы воспроизводили треки немного невыразительно, но большинству удалось либо попадать в ноты любимой песни, либо по крайней мере воспроизводить их в пределах полутона. В целом, по-видимому, у нас очень хорошая память на любимую музыку.

Как же неуверенное впечатление от новой музыки сменяется в памяти почти точной копией любимых композиций? Разгадка – во времени и количестве контактов. Если вернуться к сравнению памяти на новую музыку с памятью на фотографии, разница в том, что музыка сложная, многоуровневая и развивается во времени. То есть при первом прослушивании мелодии приходится воспринимать гораздо больше, чем при просмотре фотографии.

Когда мы впервые слышим музыкальное произведение, нас привлекают поверхностные качества звука, свойства голоса певца и тембр всех участвующих инструментов. Нас легко отвлекают музыкальные «неожиданности», например изменения в ключе или темпе. Это можно сравнить с ощущениями ребенка в большом, заманчивом кондитерском магазине: здесь столько всего соблазнительного, но где начать и что попробовать в первую очередь?

Исследования Джея Даулинга и коллег{305} показали, как со временем развивается музыкальное воспоминание, после того как проходит первое впечатление. Этот процесс можно сравнить с постройкой дома. Во время нескольких начальных контактов с новой музыкой мы закладываем фундамент дома и устанавливаем его каркас: создаем представление о тональности (мажорная или минорная, изменения в ней) и мелодическом рисунке – движениях мелодии вверх и вниз. Со временем, слыша эту музыку снова и снова, мы начинаем добавлять к дому кирпичи и окна, то есть музыкальные детали – точная высота, различные инструменты. И наконец, приступаем к внутреннему убранству: выстраиванию эмоционального характера – акценты, незначительные колебания темпа и громкости и т. п.