— В вашей организации, наверное, состоят очень влиятельные люди?

— О, да, — улыбнулся гость одними уголками губ. — В нашу организацию входят сто тридцать четыре депутата Палаты, половина Сената и сам премьер-министр. Так что, — он серьезно посмотрел на Каневича, — можете не сомневаться в наших возможностях.

— Да я и не…

— Значит, мы договорились, — поднялся гость, вручил хозяину шестьсот франков и ушел, оставив после себя легкий запах лаванды.

Все так и случилось, как обещал гость. На следующий год Иеронима перевели в College de France, он блестяще окончил его и был принят в Центральное училище мануфактур и искусств. И каждый месяц Каневич-старший получал от одного и того же неразговорчивого рассыльного конверт с вложенными в него шестьюстами франками, что было крайне не лишне, тем более что в семье появилась дочь.

Однажды, в год окончания Иеронимом Центрального училища, Феликс Иойнович заметил на среднем пальце правой руки сына серебряный перстень с выгравированным на нем Всевидящим Оком, заключенным в треугольник, от которого во все стороны расходились лучи.

— Что это? — спросил Каневич-старший. — Ты вступил в благотворительное общество?

— Да, отец, — глядя мимо него, ответил Иероним. И чтобы перевести разговор в иное русло, сказал: — Скоро участникам Варшавского восстания будет объявлена амнистия. Мы вернемся в Россию.

— А что нам там делать? — удивленно произнес Феликс Иойнович. — Мы здесь уже более четверти века, обжились, ты так вообще настоящий француз. И почему в Россию, а не в Польшу?

— Польши нет, отец, ты что, забыл? — затеребил Иероним курчавую эспаньолку, которую носил с двадцати лет. — Есть российское наместничество, Царство Польское, государем коего является русский император. А кроме того, — он опять посмотрел мимо отца, — мне предлагают место управляющего конторы одной французской компании железных дорог в России.

— Это твое благотворительное общество опять тебя патронирует? — пытливо посмотрел сыну в глаза Феликс Иойнович.

— Да, — уверенно выдержал строгий взгляд отца Иероним. — И оно хочет, чтобы мы вернулись именно в Россию. Ты забыл, что мы ему многим обязаны?

— Да нет, не забыл, — с грустью вздохнул Каневич-старший. — Я так и думал, что когда-нибудь нам придется платить по счетам.

В 1857 году Каневичи переехали в Санкт-Петербург. Удивительное дело, но ежемесячные вспоможения на квартиру Феликсу Иойновичу продолжал носить все тот же рассыльный, что являлся к нему в нумер дешевого отеля на парижской улице Шуази. А Иероним, сняв хорошую квартирку в бельэтаже доходного дома Кетнера на Вознесенке, целыми днями разъезжал в собственном экипаже работы известного столичного мастера Карла Вебера и появлялся в своей железнодорожной конторе лишь в дни получения жалованья.

Много чем занималась эта компания, целиком и полностью принадлежавшая Верхней Венте. Компания, конечно, строила железные дороги, но главным видом ее деятельности был сбор сведений о России, интересующих Верхнюю Венту. Иногда Вента делилась этими сведениями с правительством Франции, за что и получала карт-бланш своим интересам в империи.

После начала восстания в Царстве Польском Иероним получил от Венты задание ехать в Москву и готовить мятеж в Средневолжске, чтобы впоследствии, распространившись по приволжским губерниям, он оттянул на себя имперские войска, введенные в Царство Польское. Тем более что почва для мятежа была вполне подготовлена, и повсюду были свои люди. Подобный расклад, несомненно, был на руку Польскому центральному национальному комитету, и Каневич пользовался его полным доверием и поддержкой. Кроме того, мятеж, начавшийся в Средневолжске, послужил бы сигналом шайкам «генерала» Людвика Звеждовского, орудующим в Белоруссии и Княжестве Литовском, двинуться в глубь России к Волге.

К концу января 1863 года план мятежа был готов в деталях. Оставалось лишь найти нового Пугачева. И таковой скоро отыскался.

* * *

Они встретились в Москве на Страстной площади возле каменного трехэтажного дома Римских-Корсаковых с лепным фризом и высокими полуциркульными окнами бельэтажа. Верхней Венте было известно, что поручик 48-го пехотного Одесского полка Максимилиан Черняк, только что окончивший курс наук в Военной академии, болезненно самолюбив и очень тщеславен, весьма чтит и поклоняется Наполеону Буонапарте и старается быть на него похожим, к тому же имеет в Средневолжске двоюродного брата, штабс-капитана Иваницкого, используемого Верхней Вентой и Народовым Жондом покуда втемную. Весьма на руку было и то, что Иваницкий со своей ротой стоял в том самом селе Бездна Спасского уезда, в коем произошел известный мятеж после Манифеста государя императора, дарующего крестьянам волю. Агентами Венты из среды офицерства поручик Черняк был «прощупан» на предмет возможности его участия в заговоре, и после получения положительных результатов окончательная его вербовка в поволжские диктаторы была поручена Иерониму Каневичу. Они были шапочно знакомы по Петербургу: дважды виделись у мадам Воропаевой, держащей салон элитных проституток из дворяночек, и встречались на раутах госпожи Воейковой, устраиваемых здесь, в Москве. Благодаря этому, «случайно» встретившись на Страстной площади и раскланявшись, как знакомцы, дальше по бульвару они пошли вместе, обсуждая свежие светские новости. Затем разговор коснулся восстания в Польше.

— Здесь, в Московии, мы, поляки, должны держаться вместе, — осторожно заявил Каневич. — И помогать нашим братьям, сражающимся за свободу великой Польши.

— Вы совершенно правы, — с жаром поддержал его Черняк. — И я со своей стороны желал бы сделать все возможное…

— К сожалению, силы слишком не равны.

— Но мы сильны духом и боремся за независимость.

— Вы правы… Нам известно, что вы настоящий патриот своей родины, — серьезно посмотрел в глаза Максимилиану Каневич. — И у нас есть к вам поручение, которое может изменить весь ход истории великой Польши.

— У нас, это у кого? — недоверчиво спросил поручик.

— У настоящего, но пока тайного правительства Польши, Народового Жонда, членом которого я состою. Как видите, — Каневич с некоторой обидой посмотрел на Черняка, — я вам доверяю.

— Прошу прощения, пан Каневич, за мой тон, — немного смущенно произнес Максимилиан, — но поймите меня правильно…

— Все верно, господин поручик, — не дал ему договорить Каневич. — Нельзя доверяться каждому встречному. — Он посмотрел на часы. — Сейчас мне нужно торопиться. Не могли бы вы позже зайти ко мне, чтобы я мог вам показать рекомендательное письмо от князя Чарторыйского и доложить о задании, которое хочет поручить вам Народовый Жонд? Я остановился в доме Солодовникова на Дмитровке.

— Кеды мам пшийщчь?[5]— с готовностью спросил повеселевший поручик.

— Проше пшийщчь пшэт шусто,[6]— улыбнулся в ответ Каневич.