думал о разговоре с Ангелиной. Да что там о разговоре – о ней самой. Что бы ни было у неё в голове, на Тиме это не сказалось. За целый день ни одного намёка, что его мать не в себе.

– Тебе же завтра в школу? – вспомнил неожиданно. Со всем этим из головы начисто вылетело, что завтра будний день.

Тим покосился на меня. Он-то, похоже, про учёбу не забывал. Надеялся, что я дам ему расслабиться? Молодец, парень. Только номер не пройдёт.

– У меня всё равно ничего с собой нет, – буркнул нехотя.

И то правда. С этим надо было что-то делать. Логично было съездить к Лине и взять его рюкзак, но к встрече я готов не был, и, что-то подсказывало, она тоже.

– И какие будут предложения?

Сын опять покосился на меня. Видать, понял, что не отстану. С тяжёлым вздохом отодвинул кубок и сел.

– Ты можешь написать записку, что я не пришёл по семейным обстоятельствам.

– А ещё?

Он нахмурился. Школа в его завтрашние планы, очевидно, не входила.

– Можешь с моей классной поговорить и сказать, почему я не сделал уроки. – Он нахмурился сильнее. – Только она знает, что у меня папы нет. Не было…

– Всё с тобой ясно. – Я опустился рядом на пол. Привалился к дивану спиной.

Оба предложения имели право на существование и оба были, откровенно говоря, так себе. Вся ситуация была так себе. У меня в квартире ни комнаты для сына, ни игровой приставки, ни хлопьев на завтрак. Что они проходят в школе, я тоже ни сном ни духом. Попросит помочь с домашним заданием – и я сяду в лужу.

– Завтра пропустишь, – согласился нехотя.

Пожалуй, это было самым здравым решением из всех, которые можно было принять.

Сын просиял. Его улыбка нашла отклик в сердце. За окном темень, а чувство, что сквозь тучи пробился луч солнца.

– Что с твоим фортепьяно? Мать всё так и мучает тебя?

Тим отрицательно мотнул головой. Надо же, быстро она. Я-то думал, будет цепляться за желание сделать из парня неженку до последнего. Странная логика – не давать ему заниматься хоккеем потому, что в него играю я. Ну какой из Тимохи пианист? Он на голову выше одноклассников, да и по одному только взгляду ясно, сколько в нём неудержимой энергии. Его гонять нужно до седьмого пота, чтобы ни времени, ни сил на дурь не оставалось. Я и сам когда-то был таким. Вспомнить, что мы с парнями творили подростками, так диву даёшься, как шеи не посворачивали.

Тим явно хотел о чём-то спросить, но мялся. Я не подгонял. Не хотел, да и не знал, стоит ли.

– Что мама сказала? – всё-таки спросил он и опять замялся. Как будто вопрос мог быть признаком слабости.

– Ничего толком.

Он утвердительно кивнул. Что это означало, понять я не мог. Что он этого и ждал? Что принял к сведению?

– Послушай меня, парень… – Я дождался, пока он поднимет голову, и продолжил: – Даже если вы ругаетесь, это не значит, что нужно обрубать концы. Ты должен был хотя бы написать, что в порядке, если разговаривать не хотел.

– Не буду я ничего ей писать. И разговаривать с ней больше не буду.

– Сам-то в это веришь?

Он проигнорировал вопрос. Читать нравоучения было не время. Но, возможно, если бы я вовремя поговорил с его матерью, не было бы этого провала в десять лет.

По мере отступления ярости и первых эмоций появлялось ощущение двойного дна. Вроде всё очевиднее некуда, никаких пробелов, и всё равно словно из книги вырвано несколько страниц. Узкая полоска времени, образовавшая пробел.

Хотел было включить телевизор, чтобы разбавить образовавшуюся тишину, но не стал. На улице опять начался дождь, капли стучали в окно, и этого было достаточно.

Тимоха зевнул.

– Как твоя рука? Когда ты сможешь тренироваться?

– Пока не знаю. Ещё раз съезжу к врачу, тогда станет ясно.

– А как же чемпионат?

Усмехнувшись, я потрепал его по русым волосам. Чемпионат. В девять чемпионат России был для меня запредельной мечтой, хотя уже тогда амбиций хватало. Теперь мысли о чемпионате не вызывали эмоций. Я и сам не заметил, когда всё стало рутиной. Движение от точки к точке, от старта к старту, чтобы раз за разом складывать награды в копилку и деньги – на банковские счета. Лёд по-прежнему был всем, но ради чего?! Ради чего всё это было, понимать я перестал. Постепенно пришла пресыщенность, материальное и доступное уже не приносило удовлетворения. В какой-то момент в памяти всплыл вопрос с обложки попавшейся на глаза в детстве бабушкиной религиозной книжки: «Для чего ты живёшь?»

Ответ на него был сейчас передо мной, но, чтобы получить его, потребовалось слишком много времени.

– Тим, – позвал сына, – ты хочешь что-нибудь?

Он сдвинул брови. Я хмыкнул и пояснил:

– Есть что-то, что бы ты хотел получить? Игру, например? Или, может, сходить в планетарий? Или ещё что-то в этом роде?

Сын задумался. Я ждал, что на меня посыплется град пожеланий, но секунды тянулись, а он молчал. Потом отрицательно мотнул головой.

Мягко говоря, я удивился.

– Что, совсем ничего?

– Совсем. – Сын помолчал ещё немного, пощипывая ворс ковра.

Он явно о чём-то думал. Рука его замерла, и я кивком велел озвучить то, что пришло ему на ум. Тим заговорил не сразу. Опять принялся ковырять ковёр.

– Хочу, чтобы в Новый год мы были все вместе. И чтобы не дедушка ёлку ставил, а ты. Мама делает очень вкусный чизкейк. Она бы делала чизкейк, а мы бы ставили ёлку…

Он продолжал говорить, а я сидел, слушая его и толком не слыша. Десять лет назад Лина пекла потрясающие запеканки. Теперь, выходит, дошла до чизкейка. Мы так и не встретили ни одного Нового года вместе. Ни одного Рождества. Первый Новый год в Канаде я тоже не праздновал. Сидел сычом в квартире с выключенным телефоном и ненавидел людей за то, что у них никогда не было Лины. За то, что они могли улыбаться и радоваться повалившему накануне снегу. За то, что они могли жить. Следующий встретил уже с ребятами из команды.

С годами чувство вины притупилось, и всё равно каждое Рождество с его бесконечными ангелочками, каждая новогодняя ночь напоминали о Лине.

– Обещаю тебе, – сказал тихо и твёрдо, – этот Новый год мы встретим вместе.

Он глянул на меня. Не верил. Да я и сам не до конца верил.

– Обещаю тебе, Тим.

Он улыбнулся.

– Что ещё мама хорошо готовит, кроме