Практически все фильмы прибывали из США, несмотря на протекционистское законодательство тори, пытавшихся стимулировать развитие местной киноиндустрии. По контрасту с американскими английские фильмы казались слишком статичными, картонными и перенаселенными персонажами из среднего и высшего классов. Однако два величайших гения кинематографа – Чарли Чаплин и режиссер Альфред Хичкок – были по происхождению англичанами. Оба родились в Лондоне, но к концу 1930-х работали в Америке, создавая шедевры, в полную силу проявляющие энергию, оригинальность, размах и жизненную силу нового вида искусства.

* * *

«39 ступеней» Альфреда Хичкока (1935 год) начинается и заканчивается в захудалом лондонском мюзик-холле. Режиссер рисует мир, которому вот-вот грозит крах и уничтожение, – именно это смутно ощущали люди в то время. Хотя в основу сценария лег роман Джона Бакена, опубликованный двадцать лет назад, фильм Хичкока разворачивается в современной обстановке и как бы проявляет скрытую тревожность Англии середины 1930-х. Беспокойство о будущем бросает тень на все. Все в фильме кажется нереальным, призрачным; каждая сцена – словно декорации для неизбежной катастрофы. Места сменяют друг друга, напряжение нарастает. Главный герой, Ричард Хэнни, оказывается случайно вовлеченным в убийство и заговор сети иностранных шпионов, цель которого – выкрасть британские военные секреты. Камера Хичкока преследует Хэнни, пока он бежит из Лондона в Шотландию и обратно, а затем на берег Ла-Манша, в попытке очистить свое имя и перехитрить шпионов. Часть сцен Хичкок снял в злачных переулках Лондона, знакомых ему с детства. Он говорил, что английские кинематографисты часто «игнорируют людей, заскакивающих на ходу в автобусы… толпящихся в очередях в кинотеатры, всяких девушек из варьете и патрульных… [но] именно в них и живет английский дух».

Билет на «39 ступеней» стоил всего шесть пенсов. На излете 1930-х таких полшиллинговых билетов продавалось в Англии 15 миллионов еженедельно. В одном только Ливерпуле насчитывалось более 100 кинотеатров. Почти половина взрослого населения крупнейших городов и пригородов каждую неделю смотрела какой-нибудь фильм; четверть ходила в кино дважды в неделю, особенно в холодное время года. В 1930-х начали строить «суперкинотеатры», вмещавшие по 4000 человек и носившие подходящие величественные названия – The Ritz, The Majestic, The Rialto. В таком кинотеатре публика проходила по выложенному красными коврами фойе и поднималась по широкой лестнице в зал. Нередко кинотеатры украшались в стиле барокко или рококо, изобилуя всевозможными ангелочками и херувимами; другие декорировались в египетском, эллинском, римском или индийском стиле. Весьма подходящая обстановка для просмотра романтической истории, воплощенной гламурными кинозвездами и произошедшей в далекие времена, в далеких странах. До начала сеанса музыкант развлекал публику, играя популярные мелодии на органе Mighty Wurlitzer, медленно поднимавшемся из-под пола до уровня сцены. Во время фильма публика всегда всерьез вовлекалась в происходящее и зачастую начинала обсуждать сюжет; особенно склонными к громкой критике считались зрители из рабочего класса.

Не приходится сомневаться, что кино глубоко изменило культурную и социальную жизнь. Фильмы стали первым видом развлечений, которым мужчина и женщина из низшего класса могли насладиться вместе, так как пабы оставались преимущественно мужской территорией. Молодые люди могли встретиться в кино без родителей и под покровом темноты. «В “Одеон” пора явиться, – пелось в гимне «Клуба для подростков “Одеон”», – будет время веселиться». «Веселье» могло подразумевать курение, выпивку, а также «обнимашки-целовашки».

Фраза «обнимашки-целовашки» (necking and petting) – свидетельство еще одной культурной перемены, произведенной кинематографом, а именно – приходом американского сленга на английские улицы. Словечки типа bunk (дрянь), dope (классно) и baloney (чушь) теперь нередко звучали в центре Манчестера, а какие-нибудь пацаны из Дарема угрожали «кокнуть» (bump off) друг друга или как минимум «размазать» (give the works). Молодежь теперь в основном говорила OK вместо all right (ладно); многие употребляли yeah или yep вместо yes и nope вместо no. Для рабочих английских ушей американский сленг звучал демократично и освобождающе, ведь говор самих рабочих выдавал низкое социальное положение в жестко иерархичной классовой системе Англии.

* * *

С приходом кино другие развлечения отошли на второй план. Дети охладели к уличным кукольным спектаклям и шарманкам, а взрослые – к мюзик-холлам; провинциальные драматические театры едва-едва держались на плаву. Однако некоторые традиционные виды отдыха не утратили своей привлекательности. В 1930-х люди танцевали не меньше, чем в джазовые 1920-е. В здания городских советов по субботам стекались клиенты в костюмах и нарядных платьях, и бесчисленные толпы «забегали» потанцевать после работы будними вечерами. Представители рабочего класса часто предпочитали снять служебное или муниципальное помещение, тогда билеты на танцы продавались всего по два шиллинга. Один современник описывал, как в танцзал толпой стекаются мужчины и становятся «в линию вдоль одной стены, тогда как женщины занимают другой край. Мужчина совершал выбор, пересекал зал, с минимальными церемониями приглашал девушку, и они вливались в ритм». К началу 1930-х джаз уже уступил дорогу биг-бенд-музыке, а ее, в свою очередь, вытеснит свинг. Все новые танцы на короткое время очаровывали нацию, среди них – патриотический ламбет-уок, конга, хоки-коки. На севере Англии в моду вошли танцевальные «паттерны», или «построения», теперь известные как «бальные».

Спорт, ставший таким привлекательным в конце XIX века, обрел еще большую популярность, несмотря на то что женщины фактически исключались из спортивных мероприятий. В государственных школах девочки не могли пользоваться физкультурными помещениями и инвентарем, и никто особенно не звал женщин в качестве зрительниц на спортивные события, ориентированные на рабочий класс. 1920-е стали первой эпохой огромных спортивных скопищ: был построен стадион Уэмбли, реконструирован Твикенем и расширен Уимблдон. В 1930-х толпы болельщиков-мужчин только увеличивались.

Впрочем, предсказуемо спортивные предпочтения зависели от места в обществе. Никто из рабочих никогда не произнес бы фразу «Кто-нибудь на партию в теннис?»; равно как крикетный истеблишмент изо всех сил боролся за сохранение ауры элитарности. На счетных карточках печатались инициалы исключительно «джентльменов-любителей», а профессионалы вроде Джека Хоббса (пусть он даже был величайшим игроком эпохи) обозначались лишь фамилиями. Игроки обращались к джентльменам, используя слово «мистер» или титул, а сами джентльмены звали всех просто по именам. Капитаны национальной команды и команд графств все до единого оставались любителями – идея «профессионального» капитанства в Англии была немыслима. Зрители порой сетовали, что аристократическая порода, увы, не гарантирует калитки и раны[52], однако для снижения уровня снобизма никто ничего не предпринимал.

Рабочий класс на севере страны более всего уважал регби, а во всех остальных местах – футбол. Оба вида спорта предназначались исключительно для мужчин – Футбольная ассоциация в 1920-х годах запретила женский футбол. Страсть к игре повсеместно захватила мальчишек и мужчин рабочих слоев населения. К концу 1930-х в Англии появилось более 35 000 юношеских футбольных клубов; команды стихийно создавались