– Ага… Судя по всему, вы не захотели стать евреем?

– Нет. Мне больше по душе американский стиль жизни.

– Жизнь еврея не стиль!

– Да как скажете, я не религиозен, хотя и знающий.

– Как можно знать и не быть религиозным?

– Да вот так случилось… – Иратов остановился, замедлился и его спутник. – А у вас у самого член есть?

– Нет, и не было никогда.

– Так чего ты мне мозги здесь полощешь?

– Зачем вы так? Я же к вам с приличиями, а вы…

– Чем ты лучше меня?

– Нас невозможно сравнивать. Я вообще другая субстанция!

– Ну да, конечно… У тебя члена нет, известно, по высоким причинам! – Иратов усмехнулся. – А у меня исчез за грехи мои…

– Так у меня с момента создания его не было! Не предусмотрен!

Иратов уже видел свое офисное здание и терял интерес к разговору с фриком:

– Есть у вас что-нибудь еще для меня?

– Скорее, это у вас что-то имеется для меня.

– Что же?

– Об этом в следующий раз!

– Ну и слава богу! – Арсений Андреевич улыбнулся странному субъекту. – Я пришел, мне надо работать! – и запрыгал по сухим островкам в сторону подъезда.

– На всякий случай – меня господином Е зовут! – крикнул фрик вдогонку.

11

Хочу продолжить рассказ о судьбе отказного сына Иратова, усыновленного девушкой Дашей, ибо он имеет непосредственное отношение к предстоящему будущему. Эта молоденькая буряточка оказалась сильной духом и ни разу не сорвалась на маленьком Иосифе, как бы трудно с ним ни было. Она даже ни разу не пожаловалась сторонним о том, как ей приходится тяжело. Может, ночами она и плакала в подушку от отчаяния, но слабость эта случалась крайне редко. За такое мужество в интернате девушку уважали, директор прибавила к зарплате семь рублей, коллеги помогали задаром, и жизнь как-то шла своим чередом. Иосиф подрастал и в ответ на любовь приемной матери давал ей взамен свою красоту и ясность взора, за которым не было мысли. Мозг мальчика не погиб окончательно, его разум соответствовал трехлетнему развитию, зато половая сфера сохранилась стопроцентно. Иосиф не ходил под себя, был приучен к унитазу, за что всякий раз получал поощрение в виде печенья или конфетки. А когда мальчик забывался и писал просто на стену, Даша журила его, пригрозив не читать на ночь. Тогда Иосиф брал тряпку и убирал за собой.

В основном Даша читала ему стихи Бродского с потертой рукописи самиздата, доставшейся в наследство от матери. Смысла текстов Иосиф не понимал, но этим был тождествен своей матери, для которой все тонкие течения поэзии нобелевского лауреата были также сокрыты, лишь мелодика стиха рождала в ней душевную благодать. Ей казалось, что Иосиф Бродский – это ее отец, забывший свою книгу. Он не знал про существование Даши, так как его выслали из страны за тунеядство. Девушка по долгу службы часто бывала в интернатской библиотеке, где хранились книги детских поэтов, и здраво считала, что все эти Маршаки, Кушаки, Чуковские были высланы вслед за ее отцом за тунеядство, отлученные от Родины навеки. Девушка и сама считала, что стихи – это не работа, так, выплески настроений. Работа была у нее, у Даши, трудная и важная, с никому не нужным будущим, значит, бескорыстная, а потому она была уверена, что ее не уволят из интерната для умственно отсталых детей и подростков. Директор Белла Юрьевна с возрастом теряла свой сучизм, потихоньку слепла, а оттого дела в интернате шли худо – много воровали, и дети мерли сверх нормы значительно. Беллу Юрьевну отправили на пенсию, вручив грамоту «За доблестный труд», все на проводах плакали и обещали ежедневно навещать бывшую начальницу… За следующие пять лет, отпущенных Белле Юрьевне, никто так и не проведал ее. Господь прибрал ее поутру через минуту удушья после остановки сердца.

На место Беллы Юрьевны прислали директора мужского пола, Владлена Степановича Кошкина, скорее сослали, так как до этого он был замминистра транспорта, в чем-то провинился и оказался главным в интернате. Крепкий мужчина не отчаялся от такого своего падения, наоборот: все, что ни делается, – все к лучшему! Поэтому смертность в интернате еще повысилась, так как денег на питание недоразвитых Владлен Степанович урезал втрое, считая, что именно для этого государство поставило его на столь ответственное место – сокращать популяцию убогих. Воровать в интернате почти перестали, так как положение с продуктами оказалось столь же печальным, как в блокадном Ленинграде. Дети от слабости мало двигались и в основном лежали в своих кроватях. Интересно, что директор Кошкин не присваивал средства для прокорма, а тратил их на благоустройство территории, ремонт здания и всякие прочие хозяйственные нужды. Владлен Степанович просто был идейным идиотом, которого стоило поместить в интернат для умственно неполноценных взрослых, что находился здесь же, через лесок. Так кто ж это сделает! В роно были довольны деятельностью бывшего замминистра, почему-то не замечая смертности призренных детей, – видимо, указания какие свыше вышли по сокращению населения.

Все бы ничего, но Дашины дела в заведении сильно ухудшились, так как Владлен Степанович остановил свой взгляд на ее девичьих прелестях и недвусмысленно предлагал решать общие физиологические проблемы «в тихий час». Даша еще даже не задумывалась об отношениях между мужчиной и женщиной, помня наставления Беллы Юрьевны о том, что половые контакты могут отразиться на маленьком Иосифе. Она категорически отказала Кошкину в близости, а тот в отместку запретил Иосифу кормиться за счет интерната. Положение становилось отчаянным, так как денег у Даши не хватало, чтобы прокормить двоих, она недоедала, погибая на глазах у коллектива. И здесь пришлось вмешаться мне.

Я встретился с ней, когда она шла к общежитию, крепко держа за руку Иосифа. Ребенок громко орал, так как сегодня за то, что он сходил в унитаз, премию не выдали, извивался, поджимая колени, так что Даше пришлось его тащить. Я подошел из-за угла, положил ладонь на голову мальчику, он тотчас успокоился и пошел спокойным шагом рядом с матерью.

– Как вам это удалось? – удивилась Даша.

– Да ничего особенного, – улыбнулся я.

– А вы кто?

– Я добрый.

– Это я чувствую…

– Вас же Дашей зовут?

– А откуда вы знаете? – снова удивилась Даша и скосила на меня и без того раскосые глаза.

– Да это не важно. Я много чего знаю. Так вот, Даша, в вашей комнате общежития лежит почти целая пачка американских долларов. Вы, скорее всего, не знаете о существовании оных, но наверняка помните, что пару лет назад вам пришла посылка со странной пачкой зеленых бумажек.

– Да-да, – припомнила она. – Было такое… Одно время я подкладывала бумажки под горшки с цветами. Крестиком. Было красиво.

– А сейчас что с этими бумажками?

– Лежат где-то… Цветы посохли, так что пока без надобности.

– Государство наше великодушное и велело вам передать три тысячи рублей за то, что вы усыновили больное дитя. Ну а доллары, зеленые бумажки, мы у вас изымем за ненадобностью.