Лера растянулся на кровати.

– С твоими способностями, – заметил он, – я бы Лозовичей без всяких торгов освободил. И другим крепостным вольную дал. И вообще по всей России крепостное право отменил.

– Умный какой, – усмехнулся Шурка. – Во-первых, нам нельзя к себе внимание привлекать. Во-вторых, всему своё время. Наступит 1861 год, крепостное право и так отменят. А если мы будем историю менять, начнутся всякие неприятности.

– Ну и какие?

– Например, ты возьмёшь и исчезнешь. Твои прапрадедушка и прапрабабушка не встретятся и не родят твою прабабушку. А она не встретит прадедушку и не родит дедушку, а дедушка…

– Всё ясно, – прервал его Лера. – Но Лозовичей ты же отправил в наше время?

– Так это частный случай, это особо ни на что не повлияет.

– Ага, только исчезнет полгорода какого-нибудь, и всё, – съехидничал Лера.

– Варю этой зимой помещица Ильина должна была замордовать до смерти, – сообщил угрюмо Шурка. – Лозовича хотел выкупить хозяин соседнего завода – Никифор Ворсанафьевич там бы умер от горя. Остальных собирались скупить татарские беи и в свой Кырыим угнать. А в Крымском ханстве детвора бы не выжила, это точно. Там знаешь, какое рабство дикое? Чуть что – плетьми, а то и вовсе зарезать могут. А тех, кто обессилел и не может работать, с горы Ак-хая в пропасть бросают.

– Ёлки-палки! – сел на постели Лера. – Я же не знал.

– Ладно, – отмахнулся Шурка, – проехали.

Он подошёл к окну, из которого была видна часть теперь уже обезлюдевшей Торговой площади.

– Про персидских купцов ничего не слышно?

– Прибегал стражник в лавку – клетку взял для певчей птицы.

Шурка улыбнулся.

– Значит, сработало.

– И слава Богу, – опять растянулся на кровати Лера. – А то, честное слово, жалко этих инопланетян, хоть они за нами и гоняются. Их в съезжей избе пытать бы стали до смерти.

– С чего ты взял?

– Ну, как же: 18 век, палачи, раскалённое железо, и всё такое.

– Да будет тебе известно, – возвысил голос всезнающий Шурка, – что ещё 8 ноября 1774 года Императрица Екатерина подписала секретный Указ, по которому запрещено производить пытку во время дознания. Только указ этот скрывают, чтобы народ продолжал трепетать при угрозе пыткой.

– Что-то я не пойму, – посмотрел на друга Лера. – Городничий кричал про батоги. Значит, он тоже пугал?

Шурка пожал плечами.

– Конечно, пугал. Бьют только по приговору суда, а так ни в коем случае.

– Тогда ты меня зря послушал и Фу-Фью с папашей в канареек превратил, – вдруг заключил Лера.

– Это почему же?

– Канареек может любая кошка слопать. Надо было инопланетян обратно отправить – в тарелочную академию.

– Ты что, не соображаешь? – покрутил пальцем у виска Шурка. – Это же стопроцентная демаскировка. Тутьюковцы нас сходу вычислят.

– А в канареек преобразовывать – не демаскировка?

– Так это же в закрытом помещении.

– Какая разница?

– В помещении – это как камень бросить в ведро с водой, которое крышкой накрыто. Со стороны же не видно, что внутри по воде круги разбегаются.

– А почему в чистом поле нельзя – там же нет никого, только земля и небо?

– На небе как раз и остаются отпечатки преобразований. Только голову подними и сразу увидишь, когда преобразование делали. Потом сдвинулся по времени и, пожалуйста, бери нас тёпленькими.

– Слушай, – приподнялся на кровати и испуганно выглянул в окно Лера. – Но ты же и в саду, и в усадьбе, и в сельце преобразовывал. Выходит, инопланетные академики нас давно могли засечь?

– Теоретически да, а на практике вряд ли. Во-первых, погрешности возникают большие, можно не туда уйти.

– Как это не туда?

– Ну, не в ту эру, не в тот век, не в тот год, даже не в тот час. Во-вторых, они же не знают точно, что это мы преобразовывали, а не какой-нибудь местный колдун. А, кроме того, при малейшей ошибке можно попасть в другое измерение.

– Какое ещё измерение?

– В четвёртое, пятое, шестое, сто двадцатое… Их тут полно – миллионы штук. А вот если мы отошлём на Ту-Тью оканареенного Фу-Фью с папашей, нас сразу найдут. Это то же самое, что отправить письмо с обратным адресом.

На дуэль Марьян Астафьевич явился в гвардейском мундире. Вместе с ним прибыл его секундант, инженерный лейтенант Смольский из расквартированного в городке артиллерийского полка. Также приехал уездный штаб-лекарь Пирошкин.

– Позвольте, господа, – сразу же заявил лейтенант, – объявить условия дуэли.

По его словам выходило, что между барьерами, разделяющими противников, должно быть не более десяти шагов.

– А сходиться вы начнёте на тридцати, – пояснил Смольский.

– А когда можно делать пиф-паф? – поинтересовался Лера.

Губы лейтенанта тронула снисходительная усмешка, но он тотчас прикрыл её ладонью, откашлялся и с самым серьёзным видом повернулся к Лере.

– Стрелять, граф, – сказал он, – можно с любого расстояния, после того как будет дана команда сходиться. Но и после первого выстрела противник должен продолжать идти, пока не достигнет барьера или же пока не прозвучит второй выстрел.

– Кстати, граф, – показал он на Лерину шпагу, – дайте-ка мне ваш клинок.

Взяв Лерину шпагу в левую руку, а свою в правую, Смольский отошёл к ближайшей лужайке и, выбрав бугорок повыше, воткнул первую шпагу в землю.

– Это у нас будет первый барьер, – сказал он, отсчитывая десять шагов, – а это будет второй.

И воткнул в землю вторую шпагу. После этого лейтенант отсчитал от каждой шпаги-барьера в разные стороны ещё по десять шагов.

– Ну-с, князь, – открыл он ящичек с двумя дуэльными пистолями, – за вами право выбора.

Шурка, не гадая, взял тот пистолет, который был к нему ближе. Вооружился и Переверзев.

– Не желаете ли, господа, мировую? – спросил для приличия лейтенант.

Не успел Шурка рта открыть, чтобы согласиться, а Переверзев уже энергично замотал головой.

– Ни в коем случае. Начинаем сейчас же.

Шурка послушно отошёл к отмеченному для него месту. Вид у него был удручённый. Во всяком случае, так казалось со стороны. Марьян Астафьевич, напротив, надменно усмехался и вообще смотрел на противника, как на уже выброшенную и совершенно ненужную вещь.

Выйдя на позиции, дуэлянты повернулись друг к другу лицом.

– Сходитесь! – махнул рукой Смольский, и Переверзев с Захарьевым пошли навстречу, выставив перед собой оружие.