— Что тут стряслось? — Бродяга нарисовался на удивление быстро.

— Местного обходчика добыли.

— Решил все-таки за «железку» взяться?

— Ну не все же курортничать! Да и сам про первую заповедь командира помнить должен.

— Я, Саш, и не спорю. Что Тотен про обстановку говорит?

— Муть и туман. По срокам Гудериан вроде на юга податься должен, а из имеющихся данных хрен поймешь. Да и Гитлер от огорчения мог ту директиву не подписать, а торжественно от нее погребальный костер Генриха запалить.

— Ну, костер мы ему так и так устроили.

— Это точно, — Куропаткин усмехнулся. — Но на охоту сходить охота! Что по поводу местного «бугра» сказать можешь?

— Сука он редкостная. Немцев обожает до визга и мокрых штанишек. Городской, не местный. Какие у него завязки в райцентре есть, сказать пока не могу — всего день стоим.

— Ну, значит, надо и на эту тему железнодорожника этого поспрошать.

— Обязательно! Зови давай! — И Шура-два подвинул стул так, чтобы лицо человека, которого на него посадят, было как следует освещено лучами яркого летнего солнца.

Вспоминает Олеся Ефимовна Мещерякова, заслуженный учитель РСФСР.

Первого немца мы в нашей глухомани увидели в августе месяце… Да, точно, во второй половине августа! У нас в Дубно они и не появлялись до этого, даже когда на Могилев наступали их и не видели. Только нового бургомистра вместо председателя совхоза поставили и дальше на восток покатили. Пару недель вообще все почти как до войны было, разве что радио не играло и где-то за лесом бухало страшно. Ну мы и осмелели, на ту сторону, в Загатье, ходить стали, но сторожко, конечно, родители за нас боялись. А нам и страшно, и интересно. А что вы хотите, молодые да дурные, ветер в голове посвистывает.

Надо сказать, что мы, в общем-то, не местные были, нас так «городскими» и называли. Я же в Минске в педучилище училась, как раз первый год закончился, Дуся Молчанова в Могилеве на фабрике работала, а Галка хоть и жила в Дубно, но той осенью как раз собиралась в Бобруйск ехать, на ветеринара поступать. Так мы втроем все время и держались слегка наособицу.

Числа двадцатого, сейчас точнее и не вспомню, решили мы на ту сторону, в Загатье, сходить и на оккупантов посмотреть. Галка отговаривала, конечно, но все-таки мы ее уболтали, да и Молчанова на дядьку своего сослалась — он у нее человек известный в округе был. Путевой обходчик как-никак. Хотя он-то нас как раз и начал отговаривать, когда мы на станцию пришли. Но кто же в восемнадцать лет старших слушает?

С другой стороны, страху он на нас навел, надо признать. Так что для начала мы решили присмотреться и в Загатье с другой стороны зайти. А что? Тропинки нам все знакомые, а немцу — чужие. Вот и случилось, как в поговорке, где дурная голова ногам покою не дает. Как раз на дороге, что из Долгого в Загатье ведет, нас и перехватили.

Помню, меня тогда удивило, что вроде немцы-то и не прятались, да и исподнее обычно далеко видно, а заметили мы их, когда бежать уже поздно было. Мы поначалу рванулись, конечно, но потом Галя как закричит: «Пулемет!» Так и встали, словно ноги к земле приросли!

А немец, он как раз пулемет этот в руках и держал, улыбнулся нам и на ломаном русском попросил не бежать, а то, мол, ему очень не хочется стрелять в таких красивых девушек.

Деваться нам, сами понимаете, некуда, тем более что из зарослей еще один солдат вышел и точно на ту тропинку, по которой мы пришли.

Вы знаете, несмотря на неожиданность, тогда они мне совершенно не показались страшными! Молодые парни, один, правда, сильно старше нас — лет двадцать пять ему на первый взгляд было. Но ничего пугающего, признаюсь, я не увидела. Обычные ребята — когда к нам в Дубно летом в лагеря красноармейцы приезжали, точно так же выглядели. Наши, пожалуй, и поопрятнее будут. По крайней мере, в майках не расхаживали.

Удивительно, но мы разговорились — уж больно старший немец хорошо русский знал. Слова, конечно, коверкал, падежи путал, не без этого, но все понимал и практически не сбивался. И чего уж тут скрывать, кадрил нас настойчиво — я даже оторопела, когда поняла. Сейчас-то понимаю, дело такое, солдатское, а тогда обалдела…

Москва, улица Горького. 22 августа 1941 года. 14:08.

— Павлуша, давай начистоту! — В машине они с Серебрянским были одни, если не считать водителя, так что на подобное нарушение субординации внимание можно было не обращать. — Мне кажется, что их надо вытаскивать сюда как можно скорее. Как от диверсантов, от них толку в настоящий момент немного — если все, что они наворотили за последние два месяца, хоть наполовину правда, поиздержаться группа должна была сильно. А вот за содержимое их голов я б и ноги не пожалел. Опять же, опыт положительный имеется — этому майору и припасов подкинули, и людей забрали. — По привычке к конспирации старый диверсант при посторонних говорил, не называя ни имен, ни названий.

— Все это так, Яша, спорить не буду. Но и уверенности у меня нет. Вытаскивать, а потом опять забрасывать? Сам же знаешь, большие проблемы с переброской групп в немецкие тылы. Что ни заброска, то либо не туда, либо невовремя. А эти уже там сидят, сеть развернули. ПэЭф устал спасибки нам говорить.

— Да с чего ты про сеть взял, а? Если меня чуйка не подводит — они данные в основном из трофеев и пленных добывают. Ну и маршрутничают[43]помаленьку. Судя по этим бумагам, — Яков похлопал по портфелю, в котором покоилась забранная у экспертов «синяя тетрадь», — в том, кто есть кто у немцев, они петрят дай боже! Следовательно, проблем с распознаванием частей у них быть не должно. Черт! — Последнее восклицание к делу не относилось, а вырвалось совершенно непроизвольно, поскольку «эмка» внезапно сильно вильнула, практически встав поперек дороги. Взвизгнули тормоза, но этот звук потерялся на фоне отчаянных матюков шофера.

— Что там?! — вцепившись в спинку переднего дивана, заорал Судоплатов.

— Колесо пробило! — вывернув руль в сторону обочины, прошипел водитель.

— Ну, ерш твою медь! Главная улица столицы, и гвозди разбросаны! ОРУД-то[44]куда смотрит?! — потерев плечо, которым он чувствительно приложился о дверцу, посетовал Яков.