Вера Холодная была тому самым сильным и разительным примером — начиная с её имени и фамилии (данной по мужу, но будто специально придуманной вместо обыденно-простецкой «Левченко»), Здесь не место для её биографии — приведу только ряд общеизвестных фактов. Родилась в 1893 году в Полтаве, дочь учителя словесности, выпускница балетного училища при Большом театре. Вышла замуж за преуспевающего юриста, родила дочь. В 1914-м, будто бы по совету Александра Вертинского, начала сниматься в кино, у Тимана и Рейнгардта (эпизод в фильме «Анна Каренина»), Быстро обрела популярность, снималась у Ханжонкова, потом у Харитонова. Оказавшись после революции в Одессе, умерла в феврале 1919-го от печально известной «испанки».

Знаменательный штрих её биографии — она нигде и никогда не училась актёрскому делу. Понятна слабость Станиславского, предлагавшего ей подучиться и сыграть то ли Ларису в «Бесприданнице», то ли Катерину в «Грозе». Это был утопический совет — подучиться! Конечно же, это было ни ей, ни Станиславскому не под силу. По крайней мере возможность учения была тут крайне сомнительной.

Конечно, Леонидов, Качалов, Мамонт Дальский, Михаил Чехов, Рощина-Инсарова, Пашенная и другие уникальные классики театральных подмостков умели сразу, с ходу зарядить экран неким магическим откровением, некой ослепительной одномерностью своей роли. Но публика кинозала была изначально проще, стихийнее, простодушнее, чем публика театральной сцены. Такое уникальное восприятие, такая гипнотическая податливость, как правило, оставались в кинозрительской массе надолго.

Да, публика немого экрана заведомо была восторженнее, благодарнее, вольно и невольно отзывчивее и на смех, и на слёзы. Это были в основном простые люди — артельщики, нижние чины, прислуга, половые, купцы, солдаты, пожарные, горничные, рабочие, судомойки, дворники, гимназисты и гимназистки, уличные музыканты и т. п. Те, кто не часто заглядывал в театр (если вообще заглядывал). Простота этих зрителей была тем не менее обидчивой и нетерпеливой — упаси бог не потрафить им! Именно она, эта разбитная, слезливая, обидчивая и благодарная публика единовластно признала именно Веру Холодную своим великим (без всяких кавычек) и неизменным достоянием, своим идеалом.

Впрочем, была и другая публика — окультуренная, умная и образованная, всё ведающая и всё знающая — и притом не оторванная от понимания, «что такое хорошо и что такое плохо». Эта самая публика не однажды разделяла мнение толпы — о Пушкине, об Анне Павловой, о Шаляпине, о Мочалове, о Ермоловой, о Горьком и т. д. — наугад, стихийно.

Немало удивила меня своей здравой рецензией Ксения Мар — она была поэтесса и часто печатала свои стихи в «Кино-газете» (стихи средние, лишь изредка неплохие). Здесь, в этой газете она была рецензентом фильма с Верой Холодной «Сказка любви дорогой». Она похвалила Холодную, но была строга: «Она даёт на экране типы, но не образы; показывает настроения, но не выявляет глубины переживаний; воплощает замыслы собой, но не может перевоплощаться...» И всё же не удержалась от громкой хвалы: «Образ женщины, которая нужна для насыщения прихотей тщеславия и чувственности, но которая в то же время таит в своей душе неисхожную грусть и жажду подлинной прекрасной “сказки любви дорогой”, намечен В. В. Холодной интересно и широко».

Множество разумных и красивых строк посвятили известные люди ей, королеве экрана. Но мне больше всего нравится то, что написал в её посвящение Юрий Олеша: едва ли не самый чуткий, самый трепетный восприниматель экранного таинства. Вот эти строки, названные им «Поэт и Королева»:

«Я не знаю, кем она была прежде. Говорят, актрисой маленького театрика — опереточной, что ли.

Небольшого роста, тонкая, смуглая, с большими, серыми, слегка оттенёнными и немного печальными глазами и капризным ртом.

Маленькая, никому не известная актриса.

И случилось, что её узнали во всех уголках России.

Вера Холодная — королева призрачного и великолепного трона. “Королева экрана”.

Я не знаю, кто она: нежно ли её сердце, проста ли душа. Но я знаю, что чуткий и нервный поэт Вертинский посвящал ей свои песенки — этот прелестный бред, эти кажущиеся неглубокими и овеянные неизъяснимым очарованием “арриэтки Пьеро”.

Он тоскует о ней:

“Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?..”

Она грезится ему таинственной, загадочно-пленительной женщиной, ищущей неизведанных наслаждений то в притонах Сан-Франциско, то в ласках экзотического малайца... Может быть, она такая. Не знаю.

Но когда я её вижу на экране, я вспоминаю эти грустные песенки, и моментами кажется, что не только наркотики вызвали в воображении больного, издерганного, похожего на Пьеро поэта его порою трогательные, порою жуткие образы.

Может быть, этот изящный, надменный рот королевы сказал влюблённому поэту слова, печальные и последние, как осенние листья.

Это нежно и хорошо: милый, бледный, “кокаином распятый” поэт и очаровательная капризная королева.

Неведомо откуда пришедшие, кем-то найденные и ставшие вдруг милыми и близкими».

На этом мне было бы положено закончить. Но не могу не добавить самых трагедийных строк. Их сказал тогда — в Гражданскую войну, в последний миг страшного одесского разгрома — Василий Витальевич Шульгин:

«Остатки культуры чувствуются около кинотеатров. Здесь всё-таки свет. Здесь собирается толпа... Конечно пришла смотреть Веру Холодную. После своего трагического конца она стала “посмертным произведением”, тем, чего уже нет... Меня потянуло взглянуть на то, чего уже нет, — на живущую покойницу. Я вошёл в один из освещённых входов... Нельзя сказать, чтобы Верочка Холодная всё же не доставила мне удовольствия. Как жадно стремимся мы все насладиться хотя бы в последний раз тем, чего уже нет, и много ли нас осталось бороться за то, чего ЕЩЁ нет...»

...Маловато, конечно. Но это малое (поверьте, Василий Витальич!) до сих пор стоит многого.

Сейчас я включаю в мой женский список ещё несколько прекрасных и популярных лиц. Многие из них состоялись ещё до революции, а после неё весьма активно и приметно снимались как бы в продолжение того же раннего немого кино — как бы по инерции пребывали именно в нём. Да, это было в некотором роде повтором, но в то же время и развитием раннего — его привычно-своеобразной школы, его примет, его особого стиля.

Первой я называю Александру Ребикову. Она была не просто даровита. Она была умной, природно-гармоничной актрисой и выражала свой очевидный ум тактично и как бы даже бесстрастно. Она была слегка лукава и безошибочна в своей чуткой, слегка обманной и даже двусмысленной игре.

В шестнадцать лет (!) она оставила семью в Петербурге и одна отправилась в Москву, где сразу после показа поступила ученицей к К. С. Станиславскому в 1-ю студию Художественного театра. В числе её преподавателей были Иван Москвин и Евгений Вахтангов.

В 1915 году Александра Ребикова начала сниматься в фильмах торгового дома «А. Ханжонков и К°» и очень скоро стала одной из ведущих актрис немого кино. Первая картина называлась «Юрий Нагорный» (режиссёр, между прочим, Евгений Бауэр), и Ребикова сразу стала одной из главных актрис этого режиссёра (напомню, вскоре погибшего). С 1917-го Александра Васильевна снималась в кино-ателье «Нептун», где встретила молодого, но уже известного актёра Олега Фрелиха, ставшего одним из её партнёров в фильмах «Аня Краева», «Жена прокурора», «Глиняный бог», «Атаман Хмель». Ходили слухи о их любовной связи, но я ничего, кроме очень сомнительных дамских слухов, об этом не знаю.