Я знаю это место, думала я. Это место внутри меня, которое заставляет меня скрещивать руки и слабо шептать в молитвах: «Боже… если бы Ты только знал это, Ты бы меня покинул. Я знаю, что Ты бросил бы меня. Там темно. Холодно. Ты увидел бы, что я никчемная. Так что, пожалуйста, пожалуйста, не проделывай весь этот путь сюда только ради того, чтобы бросить меня».

* * *

Через считаные секунды девушку на сцене сменил пастор. Он встал у кафедры с раскрытой Библией в руках. В тот вечер темой проповеди была покорность. Помню, я думала, что слово «покорность» – очень христианское. Оно казалось мне таким слабым. Но я не успела особо сосредоточиться на том, что прежде оскорбляло меня в этом слове, как уже бешено царапала ручкой в блокноте, стараясь не пропустить ничего из того, что говорил проповедник. Он рассказывал историю об Иисусе из 10-й главы Евангелия от Марка. Когда он попросил нас найти это место в Писании, послышался шелест раскрываемых библий и переворачиваемых страниц. Внизу раскинулась целая простынь светящихся экранов: люди включали свои планшеты и электронные книги с библейскими текстами.

Иисус идет по обочине, и к нему подбегает какой-то человек. Нигде в Библии не говорится, что человек этот был похож на Джо Пеши – маленького взломщика из фильма «Один дома», – но именно его я всегда представляла, когда сама читала эту притчу. Итак, двойник Джо Пеши, запыхавшись, стоит перед Иисусом, спрашивая его, что можно сделать, чтобы получить жизнь вечную. Иисус делает вид, что этот парень его ужасно раздражает, и начинает швыряться заповедями. Но перед тем как он велит этому человеку пойти и раздать все имение свое, чтобы последовать за ним, в тексте стоит очень странное предложение. Оно словно бы взято не отсюда. Его легко не заметить. «Иисус, взглянув на него, полюбил его». Эта строка пламенела мне в лицо с экрана. Он взглянул на того человека. И полюбил его. Мгновенно. Словно это было настолько просто. Словно этому человеку не нужно было предпринимать шаги А, Б и В, чтобы просто быть любимым. Он был любим. Он был увиден. Он был познан. Уже. Ему достаточно было просто объявиться и вызвать раздражение у Иисуса. Объявиться – вот все, что требовалось. А потом быть готовым от всего отказаться.

Когда вступила музыка, пастор предложил нам прочесть свои молитвы и самим поговорить с Богом. Мы встали. Богослужение шло своим чередом. В помещении стало темно и тихо. Я закрыла глаза и позволила этому покою омыть меня. Нет никакого лучшего способа описать это, чем слово «покой».

Это не было осуждением. Это не было страхом – только покой. И если это был Бог, то Он был таким Богом, который проехал бы на машине все сорок четыре часа – гнал бы и днем, и ночью – чтобы объявиться у моего порога. Чтобы найти меня, он гнал бы без остановки. Колотя кулаком по дубовым доскам двери, такой Бог поклялся бы, что не уйдет, когда настанет утро. Он ждал бы до тех пор, пока я не отперла бы дверь и не впустила Его.

Я подняла руки к стропилам и представила, как веселье ночной жизни ползет вверх по стенам этой церкви. Я покорялась. Я отказывалась от контроля. Как ни удивительно, я не чувствовала себя ни слабой, ни хрупкой, как, мне казалось прежде, чувствовала бы себя, если бы выбросила белый флаг в знак капитуляции и покорности. Слово «покорность» казалось мне в тот момент словом силы. Будто я наконец говорю вслух: «Я больше не чувствую, что удерживаю все куски вместе слабеньким клеем».

Я не знаю, как описать это иначе, чем рассказать о девушке на хорах в церкви в Челси, в Нью-Йорке, говорящей вслух то, что я не могла себе раньше представить: «Я никуда не пойду. Я останусь здесь. Используй меня, Бог. Используй меня. Люби меня. Покажи мне, любишь ли Ты меня. Я никуда не уйду».

* * *

Это не было похоже на волшебное зелье. Не то чтобы Бог неожиданно расколотил мою маленькую жизнь на кусочки и сделал меня святой. Я по-прежнему совершала ошибки. Я все так же неверно судила о количестве текилы, которое могла безнаказанно переварить, и порой беспричинно обижала людей. Бог не сократил магическим образом все мои проблемы. Он был скорее, как песня Рэя Ламонтейна, та, названия которой никогда не знаешь – она играет посреди кофейни, но ты слишком рассеянна, чтобы ее слышать. Ты занята подключением к сети, набором текста и наблюдением за людьми вокруг себя. А потом, к концу песни, ты поднимаешь глаза от экрана и думаешь: Ох, как же мне нравится эта песня! Она мне всегда нравилась, потому что она проста, прекрасна и правдива. И тут песня заканчивается. Тебе ее не хватает, и ты удивляешься, почему не слушаешь эту песню чаще. Вот как я ощущала Бога в той церкви.

Как будто Он был тем, кто говорит красивые слова в тот момент, когда тебе хочется упасть на колени в этом покое. Тогда Он, может быть, и шепнет на ухо: «Ты в порядке. Ты всегда была для меня в порядке. Все твои кусочки, все частички на месте. Ничто из того, что ты потеряла, не пропало зря. Ты не потеряла по дороге ничего такого, что нельзя было бы возобновить, восстановить, сделать заново. Ты цельная. Перестань искать причины, чтобы не быть».

После той церковной службы в Челси все начало разворачиваться быстрее, чем я думала. После нескольких собеседований и посещения офиса я приняла предложение о работе в том некоммерческом фонде. И спустя пару недель вернулась домой.

Я уехала из Нью-Йорка во вторник накануне Пасхи. Было ли это большой неожиданностью? Жизнь порой именно такова – переходы не всегда бывают медленными и плавными. Иногда передышки хватает только на то, чтобы сложить сумку и собрать резинки для волос, которые ты рассыпала под трюмо и в углах шкафа, прежде чем перейти к тому новому, что ждет тебя впереди.

Не было никакой интерлюдии, не было ни оркестра, ни церковного хора, выстроившегося вдоль улиц, когда я катила свой чемодан к станции Фордем-роуд и ждала поезда номер четыре, чтобы он отвез меня на Центральный вокзал. Даже птички не чирикали. Это не было ни долго, ни изнурительно и не было встряской для души. Это совершенно не было похоже на телевизионные прощания. Никто не ждал у поезда с табличкой «Останься!». Я пересмотрела сериал «Лето наших надежд» и воображала, что меня когда-нибудь тоже ждут все эти долгие, удручающие отъезды, как Джоуи Поттер. Я думала, это будет настоящим золотым яичком взрослости – когда люди обнаружат, что им ужасно трудно меня отпустить.

Ничего подобного. И Джоуи Поттер следовало бы поступить честно и сказать нам правду: прощания болезненны и случаются они слишком часто. Нет ничего в этом моменте, что заставило бы уход выглядеть обоснованным. Но люди находят способ жить без тебя. Такую истину тяжело принять, но это не причина сидеть на одном месте – только для того чтобы не давать никому повода забыть тебя. Иногда нужно уходить – готова ты к этому или нет.

Знаешь, в чем единственном я уверена во всей этой истории с прощаниями? Иногда приходится быть по-настоящему мужественной, закусывать нижнюю губу и отпускать людей. Полностью, целиком. Хочешь ты или нет, ты все равно будешь взрослеть и говорить «прощай» гораздо чаще, чем рассчитывала.

* * *

Я хотела, чтобы станция Центрального вокзала была последним местом, с которым я попрощаюсь. Поэтому я в последний раз пообедала со своими соседями по квартире, а потом пошла к поезду. Он должен был доставить меня на эту станцию, чтобы я вошла в главное здание и сказала «прощай» большим часам, и лестнице, и маленьким магазинчикам, которые лепились к выходам на Лексингтон-авеню и к поездам номер четыре, пять и шесть. Пусть это кажется глупостью – желание попрощаться с местом, состоящим из бетона и кирпича. Но многое из того, что случилось со мной дальше, обязано этим Центральному вокзалу и тому, как здесь начались мои любовные письма. Мне нравится, что они начались в таком месте, где все чего-то ждут. Это ожидание не отличается от того, что происходит в аэропортах или на другом железнодорожном вокзале, но здесь все кажется возвышенным и гудящим энергией, просто потому что это Нью-Йорк. Он не делает мелких ставок даже в таких местах, где люди просто ждут, пока кто-то приедет, а кто-то уедет.