Капитан Свирбенко неожиданно проснулся. В палате было темно, только голубоватый лунный свет лился в окно, как разбавленное молоко, придавая окружающему нереальный таинственный вид. Капитан чувствовал себя ужасно, как с тяжелого похмелья. Голова гудела, как колокол, руки и ноги существовали отдельно от него, абсолютно не повинуясь своему хозяину. Скосив глаза, он увидел стойку капельницы и трубочку, тянущуюся к руке. И вдруг до него донесся тихий звук. Как этот звук проник в его сознание сквозь гул в голове, капитан не понял, но, очевидно, этот звук его и разбудил – звук легких осторожных шагов. Капитан не мог пошевелиться, все, на что он был способен, – это осторожно скосить глаза в сторону. Он увидел крадущегося в лунном свете человека. Узнать его он не мог – обманчивое лунное сияние делало все в комнате чужим и непривычным. Но капитан Свирбенко сразу понял, что гость пришел по его душу.

Он попытался крикнуть, но вместо этого издал только слабый стон. И даже этот стон показался незнакомцу опасным – он подскочил к капитану и, схватив с соседней пустой койки подушку, закрыл Свирбенко лицо. Капитан попробовал сопротивляться, но больное тело его не слушалось. Он ждал удушья, думал, что ночной убийца навалится на него, прижимая подушку, но этого не произошло: воздух слабо проникал через вату. Самым страшным было то, что капитан не мог видеть, что делает рядом с ним убийца.

А тот тем временем достал из кармана пузырек с прозрачной жидкостью и влил его содержимое в капельницу, потом взглянул на часы и стал ждать.

Капитан Свирбенко чувствовал его незримое присутствие, и страх все больше овладевал его замутненным сознанием. Вдруг что-то изменилось. Капитан почувствовал странный покой, удивительную легкость. Он почувствовал, что летит над росистым солнечным лугом, набирая высоту… Солнце призывало его тело, он становился прозрачным и невесомым. Радость захватила все его существо, она становилась невыносимой, казалось, еще немного – и его не станет, останется только радость… и действительно, его не стало.

Тело капитана Свирбенко напряглось в судороге, выгнулось и безвольно обмякло. Убийца осторожно проверил пульс, убедился, что капитан мертв, снял с его лица подушку, проверил, не осталось ли после его посещения каких-нибудь следов, протер на всякий случай все предметы, к которым прикасался, и крадучись покинул палату.

Мертвое лицо капитана Свирбенко, освещенное голубоватым лунным светом, казалось удивительно счастливым.

– Располагайся, – Алексей приглашающе махнул рукой, – здесь тебе будет спокойнее. А то действительно, приедут эти ненормальные, еще тебя заставят в своих оргиях участвовать.

Лена осторожно к нему приглядывалась. Ей казалось, что теперь это совершенно другой человек. Он стал гораздо спокойнее и человечнее, что ли. Она молча села на краешек табуретки.

– Ну что ты смотришь на меня волком? – не выдержал он. – Сердишься за прошлую ночь? Но ведь не насиловал же я тебя, в самом деле!

При этих словах Лена вздрогнула – да, действительно, она сама… Она вспомнила прошлую ночь, как он целовал ее, и закрытые глаза придавали всему ощущение нереальности. Лена зябко повела плечами.

– Зачем ты вытащил меня из амбара? Почему не оставил там? Сколько проблем решились бы сами собой! Я никому не нужна, понимаешь. У меня никого нет: ни друзей, ни родных. А когда у человека нет близких, он не существует. Господи, как я хочу умереть! И какой удобный был случай – после взрыва ничего бы не осталось. И никто не стал бы меня искать – была, и пропала! Да и была ли…

– Если ты так хотела умереть, то почему не сказала им, что ты не та женщина?

– Они бы все равно не поверили, кто в такое поверит?

– А если бы ты упорствовала, то стали бы пытать, – жестко произнес он. – Значит, смерти ты не боишься, а страданий боишься.

– Что ты понимаешь в страданиях! – взорвалась Лена. – Ты можешь представить свое состояние, когда ногу ломают в четвертый раз и надежда почти пропала? И хоть врачи говорят, что да, возможно чудо и вы сможете танцевать, но в глубине души ты уже понимаешь, что ничего не поможет. Но все-таки требуешь очередной операции.

– Болит нога? – спросил он тихо.

– Теперь нет. Но о балете можно забыть навсегда.

Она не сразу сообразила, что он держит в руках ее лодыжку и мягко поглаживает место перелома.

– Не думай сейчас об этом, – шепнул он. – Все уже в прошлом. Ты жива, а это главное.

В доме было так тихо и уютно, вообще в этом месте было удивительно тихо, даже собаки ночью не лаяли. Когда Лена находилась в доме у сатанистов, ее это пугало, а теперь наоборот – навевало покой. Его руки все так же нежно переходили выше и выше. Полностью расслабившись, Лена как бы плыла в невесомой лодке по невидимому морю, и в ушах ее тихо звенели колокольчики из третьего акта «Щелкунчика».

«Это уже не сон, – всплыла мысль, – наверное, я умерла и сейчас попаду в рай. Но кажется, в раю нельзя даже прикасаться друг к другу, а уж тем более делать то, что мы сейчас…»

Через некоторое время она глубоко вздохнула и открыла глаза. Он смотрел на нее, глаза его были совсем рядом.

– Я была в раю.

– Я, конечно, не Господь Бог, – сказал он, улыбаясь, – но такой рай могу устраивать тебе хоть каждый день.

– Так часто нельзя, – серьезно возразила Лена, – это уже не будет раем.

– А по-другому можно? Послушай, не делай такое лицо, как будто все это в последний раз. Для нас с тобой все только начинается.

– Кто ты? Я тебя совсем не знаю.

– Потом узнаешь кое-что. А все тебе знать необязательно.

«Ну уж нет, – подумала Лена, – если я буду с ним, то узнаю про него все, иначе я не согласна».

В графском имении обстановка была предельно накалена. Маленький фюрер, штатский начальник лагеря, «отец родной» и главный идеолог в одном лице, пытался подавить назревающий бунт на корабле доступными ему средствами.

Самое скверное заключалось в том, что взбунтовались инструкторы – элита лагеря, профессионалы, на которых он раньше мог полностью положиться, на которых и держалась его власть. Инструктора после взрыва, уничтожившего все запасы – и вещевые, и продовольственные, и боеприпасы, – требовали, чтобы он немедленно восстановил необходимый НЗ и, главное, выплатил денежное содержание, а тут, как назло, не подошли еженедельные машины с продуктами и не отвечали телефоны необходимых людей. Полковник Медвидь, как уехал в город накануне ночных событий, так и не возвращался, и это особенно усугубляло ситуацию: его, боевого командира, инструктора уважали и даже боялись. В его присутствии бунт был бы невозможен, а вот сейчас… Штатскому начальнику в лагере, полном вооруженных и недовольных убийц, было не просто некомфортно – ему было страшно.

Он пытался апеллировать к их национальному сознанию, кричал, что они – цвет нации, что они должны оставаться на боевом посту, потому что только они могут постоять за святую Русь, за поруганный русский народ, защитить его от разных нечестивых инородцев… Эти зажигательные речи, которые благосклонно воспринимались, пока он выплачивал инструкторам большие деньги, пока он успешно решал вопросы снабжения, сейчас встречались со злой усмешкой.