Они перебрали несколько возможных вариантов и остановились на вторнике. Третий день Рождества.

Если ничего серьезного за это время не случится, подчеркнул он, прощаясь.

Накануне Барбаротти попросил подготовить список знакомых Роберта в Чимлинге, и, когда он в полдень появился в доме на Альведерсгатан, Розмари протянула ему аккуратно сложенный листок.

Там было четыре имени.

Инга Йоргенсен

Рольф-Гуннар Эдельвик

Ханс Петерссон

Черстин Валландер

Женщины — его бывшие подружки, мужчины — приятели по школе, пояснила Розмари. Все они живут в городе, и если инспектор считает, что в этом есть смысл…

Положа руку на сердце, он так не считал. Но вслух, понятно, не сказал — да, конечно, тщательно все проверим. Розмари даже нашла лист из старого гимназического каталога со списком всего класса Роберта, осталось только приступить к работе.

Он сунул оба листа в портфель и мысленно прикинул: здесь работы для двоих-троих сотрудников на две-три недели. Но пусть решает Асунандер. Это его епархия.

Он поблагодарил госпожу Германссон и попросил разрешения поговорить еще раз с Кристофером Грундтом. После вчерашней беседы возникли, знаете ли, несколько вопросов, а мне не хочется упускать ни малейшей детали…

Ни одна деталь не должна быть упущена, согласилась Розмари. Если вы не возражаете, поднимитесь к нему наверх. Ко мне приехала погостить подруга, да и вся семья Эббы еще здесь, так что внизу вам могут помешать.

Замечательно. Наверху — значит, наверху.

Нормальный четырнадцатилетний подросток. Впрочем, у Гуннара Барбаротти было довольно смутное представление, как должен выглядеть нормальный четырнадцатилетний подросток. Несколько лет назад он работал в группе по делам несовершеннолетних, но это было несколько лет назад. А сейчас все меняется прямо на глазах. Где-то он читал, что в этом возрасте подростки наиболее прямолинейны: они точно знают, что морально, а что аморально, что хорошо, а что плохо, что правильно, а что неправильно. Правда, действовать в соответствии с этими принципами они, как правило, не решаются, а потом границы размываются, и мир становится не таким черно-белым.

Кто тебя разберет, подумал Гуннар Барбаротти, разглядывая сидящего перед ним костлявого то ли уже юношу, то ли еще подростка.

— Как жизнь? — спросил он, пытаясь вспомнить принятые среди молодежи формулы приветствия.

— Плохо спал.

— Могу себе представить… тебе ведь не особенно уютно здесь, в Чимлинге?

— Не особенно, — искренне подтвердил Кристофер. — Лишь бы Хенрик нашелся.

— Делаем, что можем, — сказал Гуннар Барбаротти. — Стараемся. Именно поэтому мне надо тебя кое о чем спросить.

— Я готов.

Он не так прост, подумал почему-то Гуннар. Надо иметь это в виду.

— Знаешь, я рассуждаю так, — сказал он вслух. — Все говорит о том, что твой брат ушел из дому вполне добровольно. Никто его не похищал. А ты как считаешь? Вдруг его среди ночи что-то осенило, он снялся и убежал?

Кристофер немного помолчал.

— Нет, — сказал он. — В это я верю слабо.

— Другими словами, он знал заранее, что уйдет. Или ему кто-то позвонил и попросил куда-то прийти.

— Мы уже вчера это обсуждали.

— Знаю. Но бывает, что человек что-то вспоминает и задним числом. Значит, ты уверен, что не слышал телефонного сигнала? Уснул и ничего не слышал?

— Именно так, — твердо сказал Кристофер. — Уснул и ничего не слышал.

— Даже если человек спит, такой сигнал может… короче, человек может услышать такой сигнал даже во сне. Он может и не проснуться, а потом все равно вспомнит, что во сне слышал телефонный звонок.

— А-а-а… вот вы о чем… Да, так бывает, но я ничего не слышал.

— Ты знаешь, какой у Хенрика сигнал?

Кристофер задумался.

— Не уверен… скорее всего, не знаю. Я помню, какой у него был сигнал в Сундсвале, но это было давно… У него и телефон новый.

— И ты никогда не слышал, как он звонит?

— Нет… хотя подождите… слышал! Реально слышал! Когда мы ехали сюда. Слышал! Папа с мамой оставили свои мобильники дома, а бабушка… или дедушка, не помню… кто-то из них позвонил. Но какой сигнал, не помню. Какой-то самый обычный.

— Не лошадиное ржание? Или там церковный орган? Или волчий вой?

— Нет, такое я бы запомнил.

— Ну, хорошо. Оставим пока эту тему. Давай представим, что Хенрик собирается куда-то уйти и просто лежит и ждет, пока ты уснешь. Может такое быть?

— Конечно.

— Вот я и подумал… а почему ты об этом ничего не знал?

— Что?! С какой стати он стал бы мне что-то сообщать?

— А вот этого я не говорил. Он тебе ничего и не сообщал. Но ты же мог что-то заметить?

— Что я мог заметить? С какой стати?

— А с той стати, что ты делил с ним комнату. Вы почти все время чуть не терлись друг о друга. Наверняка говорили о многом. И ты вполне мог что-то заметить.

— Но я не заметил…

— Я не имею в виду, что ты что-то заметил и обратил на это внимание. Ты мог заметить и не обратить внимания, а теперь, когда все так сложилось… попробуй, я тебя очень прошу… попробуй вспомнить: может быть, что-то тебе показалось необычным в его поведении? Какой-то намек, что он что-то затевает?

— Нет.

— Ни малейшей детали?

— Нет.

— Ты уже пробовал?

— Я только об этом и думаю.

— Он никого не называл из знакомых здесь, в Чимлинге?

— Нет.

— Были ли у него здесь знакомые, кроме дедушки с бабушкой?

— Насколько мне известно, ни единой души. А откуда? Мы же здесь почти никогда не были. Я, например, никого не знаю.

Гуннар Барбаротти замолчал. Он вдруг почувствовал полное бессилие — эта загадка не решится никогда. Но профессия взяла верх.

— И все же что-то должно быть, — медленно, чуть не по слогам, произнес он. — Ты же согласен? У Хенрика был какой-то план, и мне, например, кажется странным, что ты ничего не заметил…. Ты же, надеюсь, понимаешь, что меня сейчас интересуют малейшие догадки… малейшие отклонения, малейшие… назовем это так: малейшие неправильности в его поведении. Что-то не так, как всегда…

Он подождал пару секунд, давая мальчику возможность либо согласиться, либо отвергнуть его предположение. Но тот опустил глаза в пол и прикусил губу.

— Что-то, что могло тебе показаться полной чепухой, потом может стать решающим ключом к загадке. Ты ведь понимаешь, о чем я говорю?