Насколько хватало глаз, тянулись болота, справа показались холмы. Николь растерялась, не зная, что делать дальше: попытаться пройти или поискать обходной путь? Но нельзя было медлить, и она решила рискнуть: пересечь болото, передвигаясь по камням. Чуть дальше виднелись на земле глубокие рытвины, оставленные Вьетминем. Когда здесь будут французы, им придется направить все силы и время на починку дороги, чтобы провести свою тяжелую технику.

Вскоре Николь стала свидетелем того, как вьетнамцы обстреляли ничего не подозревавших солдат французского гарнизона, и ее все сильнее охватывали сомнения. Внезапно она мысленно порвала всякую связь с Вьетминем, и теперь главным было не попасться им. В то же время Николь разуверилась в справедливости французского господства. Их разгромили меньше чем за час, а ей оставалось лишь следить за всем издалека: выжившие прошли с поднятыми руками между двумя колоннами солдат из Вьетминя. Отец явно недооценил их силу. Тысячи людей отворачивались от французов, и стоило Вьетминю объявить себя коммунистами, как их поддержка стала расти.

Такие интеллектуалы, как Чан, присоединились к общему делу еще на заре, а теперь крестьяне создавали сеть поддержки, переправляя раненых в полевые госпитали и доставляя еду и оружие, несмотря на суровый горный климат. Многие погибли за свои идеалы, и Николь знала, что это не конец. Она прекрасно понимала, кому принадлежит страна. Оправдать действия какой-либо из сторон казалось невозможным, особенно когда дело касалось тайных операций, но теперь она лучше понимала причины происходящего.

Николь не понимала, что станет делать по возвращении домой. Примет ли ее семья? Она сильно рисковала. Ее объявят предательницей французского народа – кем она, собственно, и являлась, – но придется на это пойти. Больше делать нечего. В полиции знали, что Николь сбежала из-под домашнего ареста, и, скорее всего, подозревали, что она примкнула к врагу. Николь молилась, чтобы ее не посадили в тюрьму, и надеялась, что отец уговорит Жиро депортировать дочь во Францию. Она подумывала отправиться в Хюэ, но пешком туда было слишком далеко.

Чтобы забыть о страхе, Николь размышляла о своей жизни в Хюэ. Это занятие ее спасало. Не стоило зацикливаться на страхе, пусть он и омрачает путь, нужно идти вперед, вопреки всему. Чтобы не пасть духом, нужно думать о чем-то приятном.

Пока они жили в Хюэ, лето проводили на холмах Далата, где среди деревьев гулял легкий ветерок и повсюду цвела яркая гортензия. Там на пыльном бульваре они снимали дом, который принадлежал владельцу самой большой каучуковой плантации тех мест. Повсюду росли камелии, гортензия, хризантемы и розы всех цветов и оттенков. Пока отец охотился – на оленей, медведей, тигров и даже слонов, – они с Сильвией блаженствовали среди природы, а каждый день казался вечностью.

Николь закрыла глаза и тут же вспомнила день, когда Лиза отвела их на водопад. Они смотрели на мягкие каскады белой воды. Шумно не было, ведь вода струилась под небольшим углом и шла вдоль нескольких речушек.

– Присядем? – Лиза указала на выступ. – Камни довольно гладкие.

Спустившись вниз, они удобно расположились, и Лиза достала еду для пикника. Девочки сняли обувь и опустили ноги в воду.

– Давай же, Лиза! – позвала ее Сильвия. – Здесь не так холодно.

– Этот водопад самый спокойный, – сказала Лиза.

Она была права. Гармония здешних мест заражала. В тот день все шло как надо. Николь, нежась на солнце и вдыхая свежий воздух, сразу влюбилась в это место, и Сильвия тоже казалась счастливой.

– Почему же тогда его называют Тигриным водопадом? – спросила Николь.

– Он называется так из-за пещеры, в которой, если верить слухам, раньше было логово тигра.

Когда Николь заметила смотревшую на нее крупную обезьяну с золотистой мордочкой и пушистой белой бородой, то от удивления замерла на месте.

– Это краснозобый лангур, – прошептала Сильвия. – Посмотри на его ярко-красные носочки.

Николь заметила красновато-бурый мех на лапах животного. Обезьяна исчезла так же быстро, как и появилась.

Тем летом в Далат пришли японские отряды и началась война. Счастливые дни закончились. Семья Дюваль перебралась в Хюэ, откуда Сильвия отправилась в Америку, поскольку отец хотел, чтобы она обзавелась знакомыми – сторонниками французского режима. Сестра пожила в Нью-Йорке у кузена отца, а Николь осталась в Хюэ. Девушка помнила, как тосковала по Сильвии. Ужасное предчувствие поселилось в душе Николь – что с этого момента все изменится. Сейчас ситуация повторялась. Нельзя предугадать, когда разрушится знакомый тебе мир.

* * *

Когда солнце садилось за горизонт, Николь с помощью компаса добралась до Красной реки, что текла недалеко от французской дозорной башни. Возможно, ее возвели, чтобы охранять территорию, которую зачищали французы. Девушка осмотрела сваи из дикого бамбука и кучи щебня, потом спустилась обратно к тому месту, где заметила ручей. Плеснула в лицо воды и, найдя укромное место, переоделась во французскую одежду, которую дал Чан. Николь причесалась и расправила плечи. Все тело ныло, а ступни горели, как на раскаленных углях, тем не менее она направилась к аванпосту. Там сказала охраннику, что ее поймали солдаты Вьетминя и держали в исправительном лагере, но она оттуда сбежала. Сперва мужчина скептически посмотрел на нее, но Николь сумела убедить его, рассказав о своей жизни в Ханое и тяготах пребывания в лагере. Разбитые ноги и общее изможденное состояние лишь подтверждали ее слова. Николь хотела попросить еды, но солдат предложил лишь чашу воды, которую она немедленно выпила, а вот от замусоленной сигареты «Голуаз труп» отказалась.

На следующее утро ее подсадили в грузовик к французским солдатам, которые направлялись в Ханой. Те вели себя приветливо, только некоторые смотрели на Николь с опаской. Все пребывали в подавленном настроении, обсуждая продвижение армии коммунистов. Николь слышала о покинутых деревнях, жители которых сбежали из-за планируемых атак на французские гарнизоны. Они сохраняли господство в воздухе, а Вьетминь, мастера маскировки, контролировали сушу.

В дороге Николь задремала. Голоса то затухали, то звучали вновь. Когда грузовик с грохотом остановился на базе во французском квартале, девушка очнулась ото сна. Выбравшись наружу, она увидела представителей власти и простых людей, которых сгоняли в очередь. Среди возникшей суеты она скользнула за фургон и перебежала дорогу. Оглянулась, после чего скрылась в переулке неподалеку от своего дома. Но сперва следовало забрать спрятанные в магазине ключи. В подобной одежде она могла появиться во вьетнамском квартале лишь под покровом ночи. Николь решила переждать на поляне под деревьями, где когда-то лежала с Чаном. Ужасно хотелось помыться, и она представила их с Сильвией аквамариновую ванную: ванна наполнялась ароматной теплой водой и смывала с тела следы последних месяцев; уходили слой за слоем все пережитые кошмары…

Теперь она вернулась домой, но в голове роились мысли. Она бросила семью, не думала о них полгода. Николь хотелось плакать от стыда и чувства потери. Она размышляла о матери и о поступках отца. Да, люди совершали ошибки. Николь не оправдывала его, но после побега она многое повидала, и все случившееся уже не казалось ей таким шокирующим. Николь подумала о Сильвии, и на сердце стало тяжело. Под давлением обстоятельств кто угодно мог причинить невыносимые страдания другому, это Николь уяснила, но простить сестру за помощь Жиро и заключение под домашний арест она не могла.