держит эту дрянь! Зацепилась за язык тесемочкой или шнурком! — Я аккуратно завел указательный палец под тесемку и потянул.

Нет, это была не тесемка. Я тянул, а она растягивалась… как резинка. Потом перестала растягиваться, и я почувствовал сопротивление. Затычка в горле чуть сдвинулась. Я продолжал осторожно тянуть, и медленно-медленно таинственный кляп продвинулся через корень языка. Едва он оказался во рту целиком, как я отпустил резинку, ухватил мокрую массу и начал ее извлекать. Да будет ли ей когда-нибудь конец — она раскручивалась и раскручивалась в длинную матерчатую змею. Но вот на третьем футе я вытащил ее всю и бросил на соломенную подстилку.

Мистер Керби схватил измочаленную тряпку, поднес к глазам, начал распутывать с явным недоумением и вдруг вскричал:

— Господи помилуй, да это же мои трусы!

— Что-что?

— Летние мои трусы! Как потеплеет, я кальсоны скидываю, не люблю я их, и на трусы перехожу. Под праздник хозяйка большую уборку затеяла, так все решить не могла, постирать их или сразу на тряпки пустить. Ну, все-таки выстирала, а Дороти, видать, их с веревки-то и сдернула! — Он поднял повыше измочаленные трусы и печально на них уставился. — Им прямо износу не было, но уж Дороти их доконала!

Тут его сотрясла беззвучная дрожь, потом он издал приглушенный смешок и разразился хохотом. Таким заразительным, что и я невольно засмеялся. Совсем ослабев, он привалился к сетке.

— Ох, трусы мои, трусы… — еле выговорил он, а потом перегнулся через сетку и погладил козу по голове. — Ну да пусть их, старушка, лишь бы ты была жива-здорова.

— Ну, за нее не опасайтесь. — Я указал на левый бок козы. — Как видите, лишний воздух из желудка уже почти весь вышел.

Я еще не договорил, как Дороти облегченно рыгнула и сунула нос в кормушку с сеном.

Старик следил за ней влюбленным взглядом.

— Это дело! Опять проголодалась, умница. А не запутайся резинка у нее на языке, она бы всю тряпку проглотила да и сдохла.

— Ну, не думаю, — заметил я. — Просто поразительно, чего только жвачные не умудряются таскать в желудке! Был случай, я оперировал корову совсем по другому поводу и нашел у нее в желудке велосипедную покрышку. Судя по всему, худа ей от этой покрышки никакого не было.

— Угу… — Мистер Керби потер подбородок. — Значит, и Дороти могла бы разгуливать себе с моими трусами в брюхе, и хоть бы что!

— Вполне возможно. А вы бы голову себе ломали, куда они подевались!

— Ей-богу, так, — сказал мистер Керби, и мне показалось, что он опять расхохочется. Но он совладал с собой и стиснул мой локоть. — Только чего же это я тебя тут держу, малый? Пошли-ка в дом. Отведаешь рождественского пирога.

В крохотной парадной комнате меня усадили в лучшее кресло у очага, в котором пылали и трещали два огромных полена.

— Дай-ка мистеру Хэрриоту пирожка, мать! — скомандовал старик, скрываясь в кладовке, откуда появился с бутылкой виски, чуть не столкнувшись с женой, торжественно державшей перед собой пирог с толстым слоем глазури, разноцветными блестками и даже упряжкой северных оленей, запряженных в сани.

— Ну и везунчики же мы, что к нам, мать, и в рождественское утро такие люди приезжают помочь! — сказал мистер Керби, вытаскивая пробку.

— Что так, то так, — ответила старушка и, отрезав огромный кусок пирога, положила его на тарелку рядом с солидным клином уэнслейдейлского сыра.

Ее муж тем временем наливал мне виски и по неопытности — виски в Йоркшире не в большом ходу — чуть было не наполнил рюмку до краев, словно лимонадом, но я его успел остановить.

Держа рюмку в руке, а тарелку с пирогом на коленях, я поглядел на старичков, которые, усевшись на жесткие стулья напротив, следили за мной с радушной доброжелательностью. В их лицах было какое-то сходство, какая-то общая красота. Такие лица можно увидеть только в деревне — морщинистые, обветренные, но с удивительно ясными глазами, полными бодрой безмятежности.

— Желаю вам обоим счастливого Рождества, — сказал я.

Старички заулыбались, кивнули и ответили:

— И вам того же, мистер Хэрриот!

А мистер Керби сказал:

— И еще раз спасибо, малый. Мы тебе по гроб жизни благодарны, что ты сразу поехал спасать Дороти. Праздник мы тебе, конечно, подпортили, да ведь и нам праздник не в праздник был бы, коли бы козочка наша сдохла, верно, мать?

— Да что вы! — воскликнул я. — Вы мне ничего не испортили, а наоборот, снова напомнили, что нынче Рождество.

Я обвел взглядом комнатку, украшенную к празднику бумажными лентами, свисающими с балок низкого потолка, и буквально ощутил, как на меня теплой волной нахлынули вчерашние чувства. И глоток виски тут был совершенно ни при чем.

Я откусил кусок пирога и сразу заел его влажным кусочком сыра. В мои первые йоркширские дни я приходил в ужас, когда меня потчевали такой неслыханной комбинацией, но время все поставило на свои места, и я убедился, что надо только пережевывать сыр вместе с пирогом — вкус просто восхитительный!

Старички показали мне фотографию сына, полицейского в Холтоне, а также дочери, которая была замужем за соседним фермером. К обеду ожидались все внуки, и мистер Керби ласково погладил коробку с хлопушками.

Уезжать от них мне совсем не хотелось, и я не без грусти отправил в рот последние крошки пирога и глазури.

Мистер Керби пошел проводить меня до ворот. Он протянул мне руку:

— Спасибо, малый, от всего сердца спасибо, — сказал он. — И всякого тебе счастья.

Сухая мозолистая рука крепко пожала мою руку, и вот я уже в машине включаю мотор. Я взглянул на часы: всего половина десятого, но в прозрачном голубом небе уже засияло утреннее солнце. За деревней дорога круто уходила вверх, а потом широкой дугой огибала долину, и оттуда открывался чудесный вид на необъятную Йоркскую равнину. На этой дороге я всякий раз притормаживал, и всякий раз равнина казалась немножко другой, вот и сегодня огромная шахматная доска полей, и ферм, и рощ выглядела по-новому, какой-то удивительно ясной и четкой. Возможно, потому, что ни одна фабричная труба не дымила, ни один грузовик не изрыгал синие клубы дыма, но в это праздничное утро все расстояния в морозном чистейшем воздухе словно сократились, и я, казалось, лишь самую чуточку не мог дотянуться до знакомых примет далеко внизу.

Я оглянулся на гигантские белые волны и складки холмов, смыкающихся все теснее в голубой дали, сверкая на солнце вершинами. И мне была видна деревня, и домик Керби у ее дальнего конца. Там я вновь обрел рождественский