Что ты хочешь делать? – тревожно спросила Вера.

– Спуститься, пока есть возможность, – ответил Верлов. – Уж если падать, так с меньшей высоты!

– Ты прав.

Они опустились так низко, что поверхность моря была от них не далее двух-трех саженей.

Больное крыло действовало с каждой минутой все хуже и хуже, и видно было, что критическая минута приближается.

И наконец она наступила.

Вверху раздался треск, крыло судорожно упало, и «Владыка» полетел в воду, грузно шлепнувшись своим корпусом о поверхность.

Одной рукой Верлов обхватил стан своей жены, а другой вцепился в поручень площадки.

Но «Владыка» еще не тонул.

Но хотя он и не тонул, однако надо было думать скорее о спасении, так как вода хлынула внутрь корпуса через два отверстия сквозной пробоины и шумно заливала теперь каюту и машинное отделение.

– Надо отплыть подальше от нашего дорогого «Владыки», а то при его потоплении образуется воронка и нас может затянуть! – быстро проговорил Верлов. – Идем, Вера! Но сначала простимся с нашим дорогим кораблем.

С этими словами он нагнулся и благоговейно поцеловал пол площадки.

– Прощай, дорогой товарищ! – сказал он дрогнувшим голосом. – Тебе обязан я всем, как и твоему покойному господину! И если мне суждено умереть, то я умру с гордым сознанием доведенного до конца мщения! Ура! Да здравствует Россия, моя дорогая родина!

И, подав руку жене, он сказал:

– В воду, за мной!

Соленая влага окружила их.

Благодаря нагрудникам они свободно держались на воде, не выпуская друг друга из рук.

А рассвет уже приближался.

XXXI. Эпилог

Но не суждено было погибнуть Верлову и Вере, хотя смерть, казалось, и висела над их головами.

Когда рассвело и солнце уже показалось из-за горизонта, осветив море своими багряными лучами, они, к величайшей своей радости, почти уже подплыли к берегу Кореи.

Недалеко от них мерно покачивалась рыбачья лодка, и кореец, уныло напевая свою песенку, глядел на сеть.

Верлов стал кричать, кореец, увидав в воде людей, быстро приблизился к ним со своей лодкой.

Минута… Верлов с Верой были уже в лодке, счастливые, хотя усталые и продрогшие до костей от четырехчасового пребывания в воде.

Вынув из кармана по счастью уцелевший кошелек, Верлов подал корейцу золотой десятирублевик.

Бедняк так обрадовался, что тут же в лодке стал отбивать земные поклоны благодетелю.

Верлов попробовал заговорить с ним по-русски и… о счастье!

Кореец хоть плохо, но все же говорил по-русски, объявив, что бывал часто в Посьете и в Новокиевском урочище.

– Где мы сейчас? – спросил Верлов.

– Недалеко от Гензана, – ответил кореец.

– А свез бы ты нас на русский берег, если бы я дал тебе еще три золотых? – спросил его Верлов.

– О, господин! Твоя шибко добрый! – радостно воскликнул кореец, у которого никогда в жизни не бывало в руках такого богатства.

– В таком случае вези нас сию же минуту. По пути мы купим в небольшой какой-нибудь деревушке чего-нибудь поесть.

Обрадованный кореец, ни слова не говоря, вытащил сеть, поставил парус, и, подгоняемая попутным ветром, легкая лодка помчалась к русским берегам.

И за всю дорогу кореец задал Верлову лишь один вопрос:

– Твая чаем тони?

– Катаясь на яхте, ветром загнало нас в море и опрокинуло яхту, – ответил ему Верлов.

Этот ответ вполне удовлетворил корейца, и он не нашел нужным расспрашивать дальше.

* * *

Прошло три дня.

Николай Саввич сидел в своей владивостокской квартире, читая последние телеграммы из Японии, приходя в восторг от описаний последних похождений воздушного пирата и удивляясь тому, что от Верлова так давно нет депеш, как вдруг дверь отворилась и на пороге комнаты предстали сам Верлов и Вера.

– Господи! Какими судьбами? – воскликнул пораженный и обрадованный Суравин. – А Бромберг, а Нянь-Си где?

– Мир праху их! – грустно проговорил Верлов, обнимая и целуя тестя.

Обняв дочь, Суравин запер дверь и стал расспрашивать Верлова о последних событиях.

Подробно и точно Верлов рассказал ему все по порядку.

И когда он кончил рассказ, все тяжело вздохнули.

– А знаешь ли, во что ты обошелся Японии? – спросил Суравин.

– Ну.

– Пока – в четыреста миллионов, считая потери в торговле и стоимость мобилизации.

– Знают там о нашей гибели?

– Нет. В Японии уверены, что воздушно-подводный пират на время притаился, и ждут с его стороны нового нападения.

– Ликвидировал ты наше богатство?

– Да. На имя твое положено в банк два миллиона, и драгоценностей осталось еще миллиона на три, – ответил Суравин.

Верлов удивился.

– Неужели возможно было сбыть во Владивостоке на такую сумму? – спросил он.

– Конечно, нет, – ответил Суравин. – Но я вызвал сюда из Америки по телеграфу одного знакомого американца-купца, и он закупил у меня один на миллион четыреста тысяч рублей.

* * *

Время шло.

Вера с мужем и Суравиным как ни в чем не бывало вернулись в Хабаровск, и их отсутствие не возбудило никаких подозрений.

Все знали, что Верлов с женой уезжали в свадебное путешествие, а Суравин жил до их возвращения во Владивостоке, где было, конечно, веселее, чем в Хабаровске.

В Японии еще около трех месяцев царила паника и продолжался отчаянный застой в торговле.

Чуть-чуть там не вспыхнуло всеобщее восстание, сменился кабинет и продолжалось военное положение.

Но пират исчез, словно канул в воду.

И страх мало-помалу улегся, и в конце концов все вошло в свою колею.

В боевом отношении Япония сильно обессилела и надолго потеряла свой вес в глазах великих держав.

Пожив с полгода в Хабаровске, Суравин и Верлов с женой возвратились в Россию, и их история так и осталась тайной до самого конца.

Очень жалел Верлов, что вместе с «Владыкой» погибли все чертежи и планы этого корабля, но делать было нечего.

– Я все-таки сделал свое дело! – часто говорил Верлов.

И, оставаясь наедине, они часто вспоминали былое время и свои похождения на Дальнем Востоке, вспоминая с грустью великого Бромберга, хорошенькую любящую Нянь-Си и преданного старого Чи-Най-Чанга.

На воле и в неволе

I

Рогачом прозвали его люди впоследствии, а пока он был маленьким, его никак не звали.

Вместе с другими дикими оленями он жил себе в глухой тайге, недалеко от Камчатки.

Хорошо было в тайге, хоть и опасно, но Рогач ничего не боялся, так как родители ревниво оберегали его от всяких опасностей.

Широко и далеко раскинулась по Сибири непроходимая тайга.

Столетние кедры, сосны, ели и другие хвойные деревья, а также лиственные дубы, ольхи и березы перемешались между собой, прикрывая своими зелеными вершинами землю от солнечных лучей.

Встанет