Кодзюро охватило странное чувство, он неподвижно стоял и думал. Медведь тем временем опустился на все четыре лапы и медленно побрел прочь. А Кодзюро так и стоял, задумавшись. Медведь будто знал, что Кодзюро не выстрелит ему в спину, и даже не оглядывался. Когда на широкую буро-рыжую спину упал солнечный луч, проникший сквозь ветви, Кодзюро тяжко вздохнул и отправился домой.

С того дня минуло ровно два года, и вот, как-то утром поднялся такой сильный ветер, что, казалось, сейчас он снесет и деревья, и изгородь. Выйдя из дому, Кодзюро убедился, что изгородь из кипарисовика стоит, как стояла, но под ней лежит буро-красная туша, которую ему уже доводилось видеть.

Два года ведь прошло, Кодзюро начал уж сомневаться в честности медведя, но, увидев его, ахнул от удивления. Подойдя поближе, он увидел, что из пасти зверя хлещет кровь. Кодзюро невольно поклонился.

Как-то раз в январе Кодзюро, выходя из дома, сказал то, чего никогда не говорил прежде.

— Матушка, наверное, я тоже постарел. Сегодня мне неприятно входить в воду. Впервые в жизни.

Старая мать Кодзюро, которая грелась на солнышке и что-то ткала, посмотрела будто бы сквозь него, и на лице ее появилось странное выражение — не поймешь, то ли смеется, то ли плачет. Кодзюро завязал соломенные сандалии, встал и вышел из дома. А внучата, высунувшись из конюшни, закричали: «Раненько выходишь, дедушка!» — и засмеялись. Кодзюро посмотрел на небо, синее и глянцевое, а затем обернулся к внукам и сказал:

— Ну, я пошел. Ждите меня.

Кодзюро стал подниматься к Сирасаве по белому твердому снегу.

Собака, тяжело дыша и свесив красный язык, убегала вперед, останавливалась, снова убегала и снова останавливалась. Вскоре фигура Кодзюро скрылась за холмом и исчезла из вида, а дети, смастерив садок для рыбы из просяной соломы, побежали играть.

Кодзюро меж тем поднимался по берегу реки Сирасава. Вода превратилась в синее-пресинее стекло, сосульки повисли гроздьями, будто четки, а по обоим берегам реки виднелись красные и желтые плоды и цветы бересклета. Четкие синие тени от Кодзюро и его собаки двигались по снегу вместе с тенями берез. Наблюдая за ними, Кодзюро карабкаться все выше и выше.

На перевале жил один большой медведь, это Кодзюро выяснил еще летом. Перебравшись через пять текущих по долине небольших рукавов реки, он продолжал подниматься. На пути ему встретился маленький водопад. От водопада Кодзюро повернул в сторону Наганэ. Снег слепил глаза, казалось, полыхает огонь. Кодзюро поднимался все выше. Цвета изменились, будто он смотрел на все сквозь фиолетовые очки. Собака тоже карабкалась вверх, иногда соскальзывала, но каждый раз цеплялась за снег когтями и не уступала круче. Наконец, они забрались на вершину, оттуда начинался пологий спуск, на котором там и сям росли немногочисленные каштаны. Снег искрился, словно белый мрамор, а вокруг тянулись вверх высокие снежные пики. На вершине Кодзюро сделал привал.

Вдруг собака неистово залаяла. Кодзюро удивился, обернулся и увидел — встав на задние лапы, идет на него тот самый огромный медведь, который встретился ему летом.

Кодзюро спокойно поднялся на ноги и вскинул ружье. Медведь, прихрамывая на переднюю лапу, несся прямо на него. Уж на что смелым был Кодзюро, но и он в лице переменился.

Ба-бах! — услышал Кодзюро собственный выстрел. Однако медведь и не думал падать, а словно черный ураган, летел на него. Кодзюро увидел, как собака вцепилась зубами в медвежью лапу, а потом в голове его загудело, и мир сделался синим. Откуда-то издалека донеслось:

— Кодзюро, я не хотел тебя убивать.

«Я уже умер», — подумал Кодзюро. А затем увидел перед собой свет, искрящийся голубыми звездочками.

«Это знак смерти. Это огонь, который видишь, когда умираешь. Медведи, простите меня», — подумал Кодзюро. Что чувствовал Кодзюро дальше, мне не известно.

На третью ночь на небо вышла луна, похожая на ледяную Драгоценность. Снег был бледно-голубым и светлым, а от воды шло фосфоресцирующее сияние. Зеленый и оранжевый блеск созвездий Плеяд и Ориона казался чьим-то дыханием.

Странные силуэты, большие и черные, встали в круг на вершине горы, окруженной каштановыми деревьями и белыми снежными пиками. От каждого силуэта падала черная тень. Словно мусульмане во время намаза, все они вдруг пали ниц и замерли.

В свете луны и в отблесках снега было видно — на самой вершине горы полусидит-полулежит мертвый Кодзюро.

Может, это только казалось, но лицо мертвого, окоченевшего Кодзюро светилось так, будто он был жив и улыбался. Созвездие Ориона заняло самый центр неба, потом медленно переместилось на запад, а большие черные силуэты все стояли и стояли, не двигаясь, словно окаменели.

Кэндзю, подпоясавшись веревкой, бродил по лесам и полям и радостно смеялся. Увидит зеленую чащу под дождем, — и от счастья захлопает ресницами, приметит в голубом небе летящего по своим делам сокола — аж подпрыгнет от восторга, в ладоши хлопает, а потом всем об этом рассказывает.

Однако дети дразнили Кэндзю дурачком и смеялись над ним. Поэтому ему приходилось делать вид, будто он и не смеется вовсе.

Бывало, налетит порыв ветра, листы на буке заискрятся, и уж так рад этому Кэндзю, так рад, так и хочется засмеяться, — однако нарочно откроет рот пошире и затаит дыхание, чтобы никто не видел, что он смеется. И долго-долго стоит, задрав голову, любуясь буком…

Иногда он, бывало, раскроет рот и нарочно почесывает щеку, — а сам в это время беззвучно смеется.

И, правда, издалека можно было подумать, что он и впрямь почесывается или зевает, но вблизи-то видно было, что он смеется, даже губы подрагивают. И дети все равно потешались над ним.

По просьбе мамы Кэндзю мог вычерпать пятьсот черпаков воды в день. Или целый день собирать траву в поле. Но ни мама, ни папа таких поручений ему не давали.

За домом Кэндзю было пока еще не распаханное поле размером со спортивную площадку.

Однажды, когда с гор еще не сошел снег, а на полях еще не проклюнулась молодая зелень, Кэндзю прибежал к родителям, трудившимся в поле, и сказал:

— Мамочка, купите мне семьсот саженцев криптомерии.

Мама Кэндзю перестала махать блестящей мотыгой, посмотрела на Кэндзю и спросила:

— А где же ты хочешь их посадить — семьсот саженцев?

— Да на поле за нашим домом.

На что старший брат Кэндзю сказал:

— Кэндзю, криптомерия там не будет расти. Ты бы лучше нам здесь, на рисовом поле помог!

Кэндзю огорченно опустил глаза в землю, не решаясь перечить.

Тогда его отец отер пот со лба, разогнулся и сказал:

— Купите, купите. Наш Кэндзю еще никогда ничего не просил. Так что надо купить.

И тогда мама тоже рассмеялась.

Кэндзю радостно помчался прямиком домой. Он достал из кладовки мотыгу и принялся корчевать траву за домом, чтобы вырыть там ямки для криптомерии.