Вместо того чтобы повиноваться, Пифагор продолжал меня мучить, по-видимому получая от этого удовольствие. Если Феликс вообще не заморачивался предварительными ласками и, не мешкая, переходил к делу, то Пифагор, можно сказать, оказался его полной противоположностью. Я сгорала от нетерпения.

Мне казалось, что он слишком медлит.

Сиамец не спеша, один за другим, рушил мои защитные бастионы.

Он прильнул губами к моим векам и прижал к кровати. Я больше не могла.

Наконец Пифагор в меня вошел. Может, я слишком долго ждала этого момента, может, меня поразила эта манера совокупляться друг к другу мордочками, но я вдруг почувствовала, что меня очень быстро стала накрывать волна наслаждения.

Спинной мозг превратился в фонтан света, упиравшегося в свод черепа и взрывавшегося звездным дождем.

Я дрожала и трепетала, пребывая в состоянии какого-то странного оцепенения.

Во мне еще бурлили недавно пережитые эмоции.

Опасность, битва, Ганнибал, голос Каллас, страх и облегчение после сражения, радость от того, что я осталась в живых, кровать с балдахином, золоченые шелковые простыни и долгие ласки, доведшие меня до точки кипения, – на фоне всего этого момент казался мне поистине магическим. Я чувствовала в себе половой орган Пифагора, а когда он сильно укусил меня за шейку, меня накрыла вторая, еще более мощная волна наслаждения. Не в силах больше сдерживаться, я заорала.

Таких ощущений я еще не знала.

Экстаз.

Глаза заволокло красным туманом.

Я больше себя не помнила. Да и обо всем вообще забыла. Каждой клеточкой своего тела я слилась с сиамцем. Я стала Пифагором, Пифагор стал мной. Под балдахином родилось единое целое с восемью лапами и двумя головами.

Тогда сиамец сменил позицию и вошел меня, как обычно, сзади. Я опять ощутила прилив удовольствия, но уже совсем другого. Пифагор заурчал, еще сильнее укусил меня за шейку, я мяукнула громче прежнего. И вдруг до меня дошло, что Пифагор представляет собой связующее звено между миром людей и миром кошек, вплоть до повадок в таком деле, как физическая любовь. Мы занимались сексом снова и снова, и каждый раз я все быстрее возносилась на вершины блаженства.

Красный туман под закрытыми веками стал оранжевым, желтым, белым, потом каштановым и, наконец, черным.

В этот момент на меня снизошло озарение.

Внутри моего естества все представляет собой бесконечно малые частички материи, разделенные пустотой. Из этой пустоты я главным образом и состою. А еще из энергии, связующей частички воедино. Все это делает меня такой, какая я есть, придает мне очертания конкретного физического тела, а не размытой субстанции.

Но в пространстве эти крохотные песчинки образованы всего лишь… назовем это идеей, моим представлением о собственном «я».

Именно оно обеспечивает мою целостность и придает облик, в котором меня воспринимают окружающие. Представление о себе не дает мне провалиться под землю и смешаться с остальными атомами мира.

Я – всего лишь мысль. Но моя вера в эту мысль настолько глубока, что я даже смогла убедить окружающих в том, что существую в виде обособленного существа.

Я думаю, кроме меня, таких больше нет.

Я думаю, что уникальна.

Стало быть, я и в самом деле уникальна.

По сути, я то, чем себя представляю.

Да, вот как можно обобщить откровение этого необыкновенного момента:

Я ТО, ЧЕМ СЕБЯ ПРЕДСТАВЛЯЮ.

К тому же я пленница истории, которую сама о себе и рассказываю.

Но в этот момент откровение приобрело тревожный характер, и вслед за первой мыслью в голову пришла вторая:

Я МОГУ БЫТЬ ЧЕМ-ТО БОЛЬШИМ.

Если я подвергну эту веру сомнению, если осмелюсь представить, если допущу возможность, что можно быть не только собой, но и слиянием двух существ, Пифагора и Бастет, то обязательно стану расти. И процесс этот будет продолжаться до тех пор, пока я не пойму, что мое собственное тело представляет собой лишь что-то вроде отправной точки, ограниченной индивидуальностью, способной бесконечно расширяться, поглощая все на своем пути. Я могу стать… всей Вселенной.

Пришла третья мысль:

Я – БЕСКОНЕЧНОСТЬ.

Экстаз. От одного этого понятия у меня так кружится голова, что я, едва вспомнив о нем, тут же его отвергаю, укрываясь в тесной и безмятежной темнице плоти. Разум возвращается в черепную коробку. Интеллект ограничивается лишь тем, что управляет чувствами и телом. Я еще не готова стать бесконечностью. По правде говоря, я всего лишь индивидуальность. Кошка. Самая обыкновенная кошка, на короткий миг – волшебный, но эфемерный – соприкоснувшаяся с каким-то удивительным разумом. Я вспоминаю, что я всего лишь…

– Бастет… Бастет!

Меня кто-то позвал. Ко мне кто-то обратился. Я открыла глаза.

– Я испугался… – сказал Пифагор. – Думал, ты умерла.

– Нет… я… Знаешь, я кое-что поняла. Но это меня немного напугало. Я даже не думала, что такое возможно. Похоже, на данный момент я не готова переварить столь важную информацию.

Пифагор внимательно на меня посмотрел, но, вероятно, так и не понял, на что я намекала. Мы обессиленно легли на кровать вверх животами. Лапы наши дрожали.

– Ты что-то поняла и очень впечатлилась. Что тебе удалось постичь?

– Что мы представляем собой пустоту, упорядоченную нашими представлениями о себе.

Пифагор сделал глубокий вдох.

– Любопытно.

– Подобные представления придают пустоте конкретную форму и позволяют ей ощущать себя индивидуальностью. А мы считаем, что с этим индивидуумом, который на самом деле представляет собой всего лишь мысль, что-то происходит. Но стоит допустить, что мы выходим за рамки оболочки своего тела, как индивидуум тут же становится бесконечностью. По сути, мы то, чем себя представляем.

– Ты произвела на меня впечатление, – признал наконец Пифагор очевидный факт.

– Обычно бывает наоборот, – усмехнулась я.

– Может, мы созданы, чтобы дополнять друг друга, – предположил сиамец.

Я услышала, что в соседней комнате занимаются любовью Вольфганг и Эсмеральда.

– Это мы их вдохновили, – заметила я, – и они последовали нашему примеру.

– Любовь – заразная болезнь, – заявил Пифагор, – чем больше особей занимаются сексом, тем больше других хотят делать то же самое.

Эсмеральда за перегородкой, в свою очередь, тоже закричала от восторга.

Чуть позже соседи перешли к нам. Вольфганг направился к небольшому шкафу – холодильнику. Нажал на ручку, и нашим взорам предстали многочисленные горшочки, выстроившиеся на решетчатых полках. Он выбрал один из них, наполненный какими-то черными зернами.