Ил. 5.1. Портрет Генри Ризли, 3-го графа Саутгемптона. Ок. 1590–1593. Дерево, масло. Хэтчлендс Парк, Суррей (Национальный фонд). Генри Ризли изображен на портрете в возрасте около двадцати лет. В течение последующих нескольких лет он продолжал носить «локон любви», как видно на более поздних портретах

Пожалуй к несчастью для Принна, в число модных обладателей локонов входил глава государства и церкви Карл I (ил. 4.4). Но Принн никому не давал поблажек. Более поздние его сочинения — включая столь же яростную и непомерно многословную атаку на актерскую игру и театр — привели его к прямому конфликту с короной, поскольку он публично осуждал актрис в то же самое время, когда королева Генриетта Мария готовила свое выступление для придворной маски. Принн был признан виновным в подстрекательстве к мятежу дважды (в 1633 и 1637 годах), и в конечном итоге его оштрафовали, заключили в тюрьму, клеймили, искалечили. Жестокая ирония заключалась в том, что, после того как ему обрезали уши, он был вынужден носить волосы такой длины, чтобы они скрывали изуродованные части его головы. Хотя изобразительная точность его портретов может быть поставлена под сомнение — его внешность «отретуширована» до такой степени, что не видно ни его рассеченного носа, ни клейменых щек — все существующие изображения показывают его с волосами, доходящими до ушей, или на дюйм или два длиннее (ил. 5.2).

Уильям Принн был не первым, кого оскорблял внешний вид мужчин с длинными волосами. Он преподносит свои взгляды как освященную традицией нравственную норму, широко цитируя всевозможные документы: от проповедей и социальных комментариев, опубликованных за предыдущие пятьдесят лет, до записей средневековых церковных соборов, текстов Отцов Церкви, Ветхого и Нового Завета; его теснящиеся на полях заметки — мечта педанта. Присоединяясь к хору звучавших прежде него голосов, Принн утверждал, что длинные волосы были признаком человека, более склонного баловать свое тело, нежели заботиться о душе, более озабоченного своей внешностью, чем нравственными качествами, более поглощенного собой, чем другими или Богом. Кроме того, длинные волосы у мужчины шли вразрез с законами природы (то есть с божественными установлениями) и, напоминая женские волосы, создавали женоподобный облик. Ни один из этих доводов не был новым; это было типичное описание внешности, вызывавшей недовольство. Однако нечто действительно новое произошло примерно через тринадцать лет после выхода книги Принна, в неспокойные месяцы, предшествовавшие началу Гражданской войны.

Ил. 5.2. Уильям Принн, яростно противостоявший длинным волосам на мужчинах. Хотя его собственные волосы кажутся нам довольно длинными, такая стрижка контрастирует с еще более длинными прическами, которые носили аристократы. Она также демонстрирует относительность суждений о волосах: то, что считали в одну историческую эпоху короткой стрижкой, в другую может казаться аморальным по своей длине

Примерно около 1641–1642 годов — никто не знает точно когда и как — прически стали закрепляться за противоборствующими политическими силами. Если раньше длина волос была лишь одним из объектов консервативного морализаторского дискурса с его традиционными орудийными залпами по привычным мишеням, то теперь неожиданно она заняла центральное положение на арене политической борьбы и приобрела новую смысловую нагрузку. Обычные нравственные соображения были оставлены в стороне. На их место пришли новые: длинные и короткие волосы теперь репрезентировали фундаментально противоположные политические и религиозные позиции, разрыв между которыми быстро перерос в ожесточенное и длительное вооруженное противостояние. Длинные волосы были знаком верноподданства, признаком политического и религиозного консерватизма, короткие волосы — революционного вызова сложившемуся строю. Так на свет появились «кавалеры» и «круглоголовые».

Хотя точные обстоятельства никогда не будут нам известны полностью, свидетели событий Гражданской войны и историки наших дней сходятся во мнении, что эти названия впервые оказались на слуху зимой 1641/42 года[375]. Это явление зародилось в Лондоне, скорее всего, как отголосок оскорблений, которыми обменивались противники во время гражданских волнений: стычки в Вестминстере между подмастерьями и прочими гражданами с одной стороны и вооруженными офицерами с другой. Вражда между ними сосредоточилась на политике внешности: народная толпа была в рабочей одежде и с обрезанными волосами, офицеры же — в военном обмундировании, с придворным лоском. Описание событий, опубликованное десять лет спустя, в 1651 году, представляет их следующим образом:

Со времени их первого появления в разгар общественных беспорядков в Лондоне эти прозвища быстро завоевали популярность и распространились по всей стране. Например, к июню 1642 года местные жители публично оскорбляли леди Бриллиану Харли и ее семью в местечке Брамптон в графстве Херефордшир. По ее словам, «они смотрели на меня и желали, чтобы всех пуритан и круглоголовых в Брамптоне повесили»[377]. Быстрым взлетом своей популярности эти прозвания обязаны массовому появлению памфлетов и листовок (ил. 5.3), в которых с обеих сторон эти прозвища по-разному применялись, оспаривались, высмеивались и использовались для манипуляций. Как бы мы сказали сегодня, слова «кавалер» и «круглоголовый» стали вирусными.