том духе, что поставка оружия сейчас едва ли решит все проблемы. Дело в том, что переговоры о поставках и сама перевозка оружия из Европы займет не одну неделю, возможно даже, речь пойдет о месяцах. За это время положение наше так ухудшится, что нам и оружие никакое не поможет.

— Ну, а если бы удалось доставить оружие в пять-шесть дней? — спросил принц.

— Это другое дело — сказал я.

Принц встал с кресла и прошелся по комнате, тяжело ступая на шелковые ковры.

— Я мог бы достать это оружие — сказал он, — и достать его в кратчайшие сроки. Однако у меня много врагов. Если оружие будет у меня, пройдет слух, что я вооружаюсь — но не против туркмен, а против собственного отца.

«Вот это откровенность!» — подумал я, а вслух сказал:

— Какие же у его величества основания не доверять вам?

— Их больше, чем достаточно, — отрезал принц. — Начать хотя бы с того, что я первый в очереди на трон. Однако добром трон мне не отдадут, он предназначен для моего брата.

«Ладно, — подумал я, — раз уж мы сегодня говорим напрямик, я тоже не буду вилять».

— Скажите, ваше высочество, а вы сами разве не хотели бы занять трон после вашего отца? — спросил я, стараясь осторожностью тона смягчить прямоту, почти грубость самого вопроса.

Зили-султан взглянул на меня. Теперь глаз его косил сильнее, чем обычно, а сам вид принца сделался страшен. Он схватился за эфес своей шашки, яростно вырвал ее из ножен и поднес к моему носу. Секунду он стоял так, словно чего-то ожидая, потом закричал:

— Читай же!

Я скосил глаза на лезвие шашки и увидел там надпись…

— Простите, ваше высочество, но ни по-персидски, ни по-арабски я не читаю.

— Здесь написано: «Кто взойдет на престол, будет зарублен этой шашкой», — рявкнул принц.

Несколько секунд мы не отрывали взглядов друг от друга.

— По-моему, сказано исчерпывающе, — негромко проговорил Зили-султан, вкладывая шашку обратно в ножны.

«По-моему, тоже, — подумал я. — Можно считать это признанием в преступном умысле. Вот только достаточно ли будет этого для осуждения принца? Мало ли, кто и что пишет на шашках. Нет, тут нужно что-то более определенное…»

Этим определенным могло стать появление английского оружия у армии Зили-султана. И, судя по всему, наш принц уже принял нелегкое решение. Это означало, что мое дело теперь — сидеть тихо и наблюдать за развитием событий.

* * *

В ожидании оружия, которое, как легко догадаться, повезут не из Британии, а из Исфахана, армия Зили-султана окопалась и перешла в глухую оборону. Потери наши сразу уменьшились, а вместе с ними уменьшилось и самоуважение.

— Сидим тут, как крысы в трюме, а эти варвары гуляют прямо по нашим головам! — бранился даже полковник Олдридж.

Я не удержался от того, чтобы не посоветовать ему вскочить на лошадь и лично пойти в атаку. Тот даже не взглянул на меня в ответ. После неудачного вызова, когда неожиданно для всех выяснилось, что я настолько знатен, что простых британских полковников просто за людей не считаю, он предпочитал меня вовсе не замечать. Однако все-таки не сдержался и минут через пять, когда все уже забыли о том, что я сказал, заявил, что готов пойти в атаку, если я составлю ему компанию.

Все англичане с любопытством поглядели на меня. Я хотел было сказать в ответ что-то язвительное, но вдруг подумал, что мысль эта не такая глупая, как могло показаться. Разумеется, ни в какую атаку я бы не пошел, но вот пробраться к туркменам и взять у них языка было бы совсем неплохо. И не для того, разумеется, чтобы выяснить их численность и вооружение — все вооружение их было выставлено напоказ. Языка я хотел взять из личной надобности. Дело в том, что после удачно проведенной провокации Ганцзалин так и не появился на горизонте. Все попытки выяснить что-то у местных племен, которых Ганцзалин водил за границу против туркмен, ни к чему не привели: очевидно, их вожди опасались быть наказанными за самоуправство и держали язык за зубами.

Зная некоторую невезучесть моего помощника, я не мог отогнать от себя дурных мыслей. Он способен был перебить роту врагов и, споткнувшись, упасть на лезвие шашки.

— Ну что ж, пожалуй — сказал я, не глядя на полковника. — Можно и в атаку. Однако условия обсудим тет-а-тет…

Несчастный полковник побелел от ужаса. Разумеется, он никак не мог ожидать, что русский офицер, всегда такой рассудительный, согласится на совершенно самоубийственный шаг. Лейтенанта Коулмана, однако, больше интересовало другое.

— Почему же это с глазу на глаз? — удивился он. — Вы полагаете, среди нас может быть предатель?

В палатке раздался возмущенный гул. Олдридж немного воспрянул духом: может быть, меня сейчас вызовут на дуэль все офицеры по очереди, и тогда уже мне будет не до вылазок к врагу.

— Господа, все вы тут джентльмены, и среди вас нет ни одного предателя — я в этом совершенно убежден! — мой голос перекрыл недовольный гул. — Однако кто может сказать то же самое обо всем лагере? Кто знает, не стоит ли сейчас возле палатки изменник и не подслушивает ли нас тайком? А если даже и не стоит именно сейчас, кто может быть уверен, что он не появится там через полминуты. Нет, господа, при всем уважении, но план нашей вылазки мы с полковником обсудим один на один. Впрочем, я готов взять свидетеля. Выбирайте достойного, господа.

Разумеется, достойны были все, поэтому выбрали фигуру наименее претенциозную, а именно — юного лейтенанта Коулмана. Мы с ним и с Олдриджем удалились, как сказали бы раньше, под сень струй, или, проще говоря, вышли из палатки на воздух.

— Господа, — сказал Коулман, — полагаю, что идти вдвоем в атаку против туркмен — чистое самоубийство…

— Совершенно с вами согласен, Роберт, — перебил его я, — а потому предлагаю изменить характер вылазки. Мы с полковником не пойдем в атаку, но пойдем в разведку и добудем языка.

Коулман только руками развел: для чего вам туркменский пленный, что он может сообщить интересного? Планы своего командования? Но ведь у них нет никаких планов, кроме как налететь с дикими криками, что-то украсть и умчаться обратно в степь. Вот и вся их стратегия, и ради этого вы подвергнете свою жизнь опасности?

— Я немного знаю туркмен и уверяю вас, Роберт, они далеко не так просты, — отвечал я веско. — Это во-первых. Во-вторых, что вы еще можете нам предложить? Отступить от нашего предприятия, не потеряв чести, мы не можем, не