– А сейчас?

– И сейчас, разумеется, тоже, – Фэб вздохнул. – Особенно сейчас. И еще лет десять буду держать, не меньше. Пока у меня не будет уверенности в том, что это безопасно. Я, кстати, хотел попросить… в общем, чтобы действительно чего-то не случилось…

– Хорошо, только ты научи, что именно делать, – попросила она. – Вообще, ты прав, наверное. Насчет подарков и насчет того, что выкладывается. Выкладывается он насмерть. Как же он дошел тогда, когда с нами было… ну, это все. Фэб, он двадцать лет метался между нами троими. Двадцать лет, ты представляешь себе? Спасал, вытаскивал, лечил, заботился. Когда все так обернулось, я поняла, кто у нас на самом деле глава семьи. Сам не признается, конечно, но я до сих пор в этом убеждена. И ведь по нему не поймешь, он или прикидывается черти кем, или молчит.

– Вот это точно, – Фэб потер лоб ладонью. – Илья полгода понять не мог, что к чему, пока я не рассказал… ну, что знал. Он же читал досье Официальной, устроил нам скандал. Но ведь на самом деле все было много хуже, верно?

– Да не то слово, верно. За год до того, как мы сбежали с Терры[4], произошел такой случай… то есть я теперь думаю, что он на самом деле был не один, но Ит же скрытный, и если что с ним и случалось не при нас, он просто не говорил. А тут… – она опустила голову. – Ночь, часа два, наверное. Мы спим. Дома. И в коридоре вдруг грохот. Потом рыжий закричал. Я… Фэб, на одной ноге далеко и быстро не убежишь – пока сумела подняться, пока халат, пока костыли… выползаю в коридор – Ит на полу, Скрипач рядом и уже в истерике, у него обострения каждую осень… в общем, мы и так, и этак, а он в себя не приходит, вообще. На шум соседи прибежали, кто-то «Скорую» вызвал. А я сижу там, в коридоре на банкетке, и думаю – все. Инфаркт, инсульт, и все, мы со Скрипачом вдвоем остались, и никто больше нам не поможет… Господи… вот эгоистка, да?

– Нет, – Фэб нахмурился. – Ты совсем не эгоистка, не надо так!

– Надо! – ожесточенно ответила она. – В общем, приехала «Скорая», они дорожку к нам хорошо знали, он же сам часто вызывал, то ко мне, то к рыжему… Фельдшерица знакомая там была, здоровенная, как шкаф, бабища, так она врубилась сразу. Тут же. Никакого, говорит, инфаркта нет, заездили вы мужика вконец. У него с недосыпу и от многолетней переработки давление сбоит, упало сильно, сейчас проколем, прокапаем и пусть выспится. А после смены заеду, еще раз проколю. Отдохнуть ему дайте. Лучше, мол, в больницу увезти, а не тут. От больницы мы, конечно, отказались. Наколола она ему кучу всего, на подстанцию отзвонилась, чтобы их катер не вызывали пока, два часа сидела, наверное, пока капельница и все прочее… и ругалась. Мама моя женщина, Фэб, она поносила нас на все корки, всеми матами, всеми словами. И что рыжий здоровая скотина, мог бы хоть подъезды мыть. И чтобы я не растекалась грязной лужей, а хоть статьи переводила или учеников отстающих брала. И чтобы мы головы включили и подумали, что с нами будет, если мы его заездим до могилы окончательно… А я сижу рядом и на него смотрю. И словно заново вижу, до чего он дошел… из-за нас троих и дошел… Он знаешь что говорил до этого? Что он в нашем доме – самый главный эгоист и есть. Что мы все – его сокровища, и что он с ума сойдет, если хоть еще одно сокровище потеряет… А я смотрю – Господи… то ли свет такой тогда был, то ли я устала, но он был какой-то зелено-серый, и губы серые, и вообще… и фельдшерице это тоже не очень нравилось, и она еще какие-то уколы делала… до пяти утра мы сидели, потом она велела следить и уехала. А у нас… У нас со Скрипачом это было самое странное утро за последние годы, как оказалось. Осень поздняя, свет за окном такой, ну, ты знаешь, он всегда странный, свет, когда осень, ноябрь; и мы, как две тени, по квартире бродим, сами не знаем, зачем и куда. А он спит. И Фишка спит, забралась к нему в ноги и спит. Мы заходим – спит. Выходим – тоже. Ну, под снотворным, это понятно, но… Фэб, в квартире было… пусто. Несмотря на то что он был дома, в квартире было пусто, ты представляешь? Мы забились, как маленькие дети, на кухню, и по очереди ходили смотреть, как он там. Нам было страшно. Свет этот призрачный за окном, тишина и страх. Мы так обрадовались оба, когда в десять утра эта докторша вернулась! Она тут же словно жизнь включила вокруг, понимаешь? Ты – иди туда, ты – принеси то, ты – достань это, ты – подержи тут, ты – подай вон то. Простая, деревенская какая-то баба, но с ней было не страшно в то утро, не знаю, почему. Она говорит: позвоните хоть кому-то из знакомых, пусть к вам кто-то приедет, поможет; на работу ему позвоните, что он неделю не выйдет… я попробовала в Питер позвонить, Ри, но трубку взял Тринадцатый и сказал, что Ри уже четыре дня как запил, что картошка, которую он им сварил, прокисла, и что они уже два дня едят печенье с водой из-под крана… я трубку положила и плачу, потому что поняла в тот момент – нет, никому мы не нужны, калеки убогие, никто к нам не придет, не приедет… Рыжий с ним сидел и с этой докторицей, а я полчаса, наверно, в коридоре проплакала… Ох, ладно. Не надо про это, наверное. В общем, она сама на работу ему позвонила, объяснила, чего тут получилось, и снова уехала. Мы как-то перекантовались до ночи, еду готовить сил не было, чай сделали, с хлебом… готовил тогда обычно он, ну, не всегда, а когда у рыжего обострения эти были… в общем, легли спать – рыжий сначала у меня лег, потом к нему перебрался, потом снова ко мне… тоже волновался очень… как-то уснули, в общем. У меня. А утром…

Она запнулась. Глубоко вздохнула, собираясь с силами, и продолжила.

– Утром мы проснулись, потому что в квартире пахло гречневой кашей, и… и мы пошли на кухню, и каша уже, как всегда, стояла на столе, и мой творог, который с рынка, тоже стоял на столе, и чайник с какао, и под сахарницей лежала записка: «Со мной все хорошо, пошел на работу. Не надо было так переживать, ничего страшного. Завтракайте, в полдень позвоню. P.S. Никогда больше так не делайте». Ты понимаешь? Фэб, ты понимаешь?..

– Еще бы я не понимал, – Фэб тяжело вздохнул. – Вот поэтому я и боюсь. За него боюсь, если быть точным. Он же без тормозов! Я когда-то прочел одну сказочку… жестокую, надо сказать, сказочку… в которой такое поведение, как у него, да и вообще у всех вас в семье…

– И у тебя тоже, – вставила Берта.

– Ну, не знаю, – отмахнулся Фэб. – Так вот, такое поведение осуждалось. И отсутствие тормозов на эту тему – тоже. В сказочке речь шла о жертве. Мол, не надо приносить себя в жертву, тем более что жертву не оценят, надо жить в свое удовольствие, и тогда у тебя все будет хорошо. А жертвы, мол, которые люди приносят якобы ради какой-то цели – это все от лукавого. Мол, не нужны эти жертвы. Ты взамен за них ничего не получишь.

– Взамен? – переспросил Берта. – Так и сказано – взамен?

– Ну да, – кивнул Фэб. – Именно что взамен. А теперь попробуй хотя бы намекнуть про это Иту. Или рыжему. Или Ри. Или Джессике. У которых в голове никогда не было этой цепочки – делать кому-то добро, чтобы получать взамен выгоду или уважение. Вот тогда, ну, в тот временной период, о котором ты говорила – ради какого «замена» Ит вас спасал? Да ни ради какого! Он спасал, потому что он любил. И любит. Если вообще хоть что-то делать, то только ради тех, кого ты любишь… и никак иначе.