Подали бутерброды, торт и кофе, потом мужики чокнулись коньяком из остатной бутылки, поинтересовавшись при этом, отчего это хранцузы упорно красят обыкновенный спирт в коричневый цвет и придают ему вкус дегтя.

Предводитель встал и сказал, что прежде, чем дать волю мужикам, надобно произнесть торжественную речь. Его мнение было такое, что покамест дед от команды не отстает. Есть еще порох в пороховницах, ну, а когда не останется, мы поставим деда готовить - уж мужики не оставят его без мяса. Но пока старость его не берет, повторился предводитель, башка, кажись, варит, ну, а если малость сбрендит, что ж, оставим дома! Даже старого хрыча, коли он не может отличить, к примеру, лосихи от машины, разве ж можно его пускать с берданкой в лес - нет, мы, охотники, - не то, что некоторые в округе.

Охотники сурово кивнули в знак согласия, предводитель отхлебнул глоток и продолжил. Старик наш, стало быть, и берданку еще держит, и дождь со стужей ему нипочем, дело свое знает, но уж, коли возьмет тебя склероз, тогда держись! Тогда лучше сиди дома да бзди себе на диване. Ведь, оно хоть и не видно на первых порах, это ведь дело времени, мозги-то ползут набекрень, ну, а уж тогда, тогда дело ясное, ты, дед, крепко запомни это.

По завершении этой трогательной речи деду вручили памятный кубок, где были выгравированы имена всех членов команды с собаками включительно. Некоторые имена были написаны с ошибками, зря отдали граверам в Лулео - не больно-то они разбираются в финских именах, правда, сделали со скидкой, так что осталось еще и на пузырь с содержимым.

На это дед заметил, что граверы тут ни при чем - сами, небось, написали как курица лапой, и сказал, что здоров, как бык, видит не хуже орла, а ежели лосиха бзднет за сотню метров, будьте спокойны, услышит, а коли брать в расчет все мозги, пропитые командой, так это еще неизвестно, кто первым сбрендит. Потом поблагодарил за пузырь, особливо - за содержимое, потому как крепких напитков в доме больше не осталось, а когда и эта бутыль закончится, то оставшийся вечер будем коротать с кофеем.

Мужиков аж в озноб кинуло. А дед плеснул каждому по наперстку, и бутыли как не бывало. Потерянные, чуть не плача, мужики подняли рюмки и выпили. Быть того не может! Вот сквалыга! Даром, что от бабы своей избавился.

Лукаво покосившись в сторонку, дед подмигнул бате. Тот неслышно отворил крышку погреба и исчез во мраке. Так же быстро вынырнул и со звоном бухнул на стол батарею бутылок. По две в каждой руке. Дед покатился со смеху.

– А, маленькие сластены, ну, получайте гостинцы! - залился он так, что аж брюхо запрыгало.

У мужиков, как гора с плеч - кто-то даже всхлипнул от счастья. И кому какое дело, что на бутылках нет акцизной марки. Эх, и погуляем на славу!

Это ли не счастье! Пить допьяна. Надраться. Нарезаться до глухоты, залить зенки в обнимку с друзьями, подальше от ворчливой жены. Заложить за воротник так, чтоб хрен торчком, чтоб язык во рту полоскался, как вымпел на ветру. Выжрать пузырь, и новый на стол, - и не жмешься, не меришь линейкой, не платишь, не сидишь полупьяный и без гроша в жлобском кабаке, вычисляя, куда же это запропастились твои собутыльники.

Чудесное изобилие. Не бедняк, обсасывающий корочку сала и клюющий по затхлому зернышку, а удачливый охотник перед грудой парного мяса. Ухрюкаться в дым, в хлам, пить до потери пульса, чтобы хоть один-единственный раз в жизни не думать о завтрашнем дне.

Женщины, те, что еще оставались, - мать в их числе, предвидя наступление Судного дня, нахмурились и стали собираться. Мужики поклялись, что лишнего ни-ни, но жала у них уже были раздвоены до самой гортани. Сеструха тоже собралась - знала, что начнут домогаться, мне пришлось стать посудомойкой вместо нее. Мужики начали язвить, обзывали меня кнапсу , спрашивали, отчего у меня такие мелкие титьки. Я огрызался, посылая их нюхать очко.

Вскоре снаружи донеслись гудки, я выглянул - приехала наша группа. Ниила, Эркки и Хольгери прикатили на разбитом рыдване - их подбросил мой двоюродный брат. Я помог им выгрузить усилители, гитары, сокращенный на этот раз набор ударных. Мы положили инструмент возле печки, чтоб разогрелся, потом стали подключать. Жаль, нет Грегера, он сейчас звонит кому-то по срочному делу, может, позже подъедет.

Охотники о ту пору уже созрели для душевных излияний. Травили байки, похвалялись друг перед другом, рассказывали скабрезные истории на финском и шведском. Кто-то, закатив очи, затянул песнь о легендарном разбойнике Росво Роопе, потом "Дикую Розу ", но тут мужики попросили его не петь корпеланских песен - не бередить память.

Мой батя тоже успел захмелеть. Попятился, пошатнулся, размахивая пустыми бутылками, и чуть не угодил в открытый погреб. Мужики заржали, а батя в сердцах спросил, что за мудак оставил люк открытым, забыв, что это он и есть. Потом отдал мне пустые бутылки и послал вместо себя. Я осторожно спустился по склизким ступенькам, в нос ударило сыростью и холодом. Внизу пахло мокрым песком и картошкой. На деревянных нарах стояли закрутки с морошковым и брусничным вареньем, остатки маринованного лосося, несколько ящиков с пивом, вздутые банки с квашеной салакой, кадушка с селедкой. На земляном полу был положен деревянный настил, на нем стояли бутылки с самогоном. Я незаметно отлил часть в бутылку из-под лимонада, чтобы тайком угостить друзей.

Когда первые охотники пошли до ветра, мы встали у печки. Я вставил в розетку тройник, уповая на то, что пробки выдержат. Когда подключили колонки, в динамиках что-то угрожающе защелкало. Ниила и Хольгери воткнули гитары, Эркки сел на кухонный стул, поставив перед собой малый барабан и тарелки. Я вставил микрофон в запасное гнездо на усилителе и покашлял, прочищая связки.

Мужики искоса поглядывали на наши приготовления. Но, когда Ниила заиграл на три счета, расслабились. Они узнали старый финский вальс, который мы разучили в честь именинника:

Ах, помнишь ли, Эмма, ту ночь под луной?

Мы с танцев вдвоем возвращались домой…

Позабыв про вино, люди сидели и слушали. Настроение на празднике уже достигло той душевной стадии, когда музыка пришлась как нельзя кстати. Я пел, обращаясь к деду, тот смущенно прятал глаза.

Ах, Эмма, ах, Эмма, ты мне обещала,

Ты мне обещала, что будешь со мной…

Затем мы спели финскую балладу "Хуторок". Народ так растрогался, что окна покрылись испариной. И, наконец, мы сыграли "Серенаду из Эрхейкки" - протяжный вальс минор, соло Хольгери, гитара рыдала так, что могла бы разжалобить камень.

Потом мужики полезли чокаться с нами. О самом выступлении, как водится в Турнедалене, ни слова: пустая похвала в конечном счете ведет к строительству воздушных замков и крушению надежд. Но то, что мужиков проняло, было видно и без слов.

Мы сели в угол и стали втихую угощаться самогоном. Охотники же, напротив, решили, что теперь самое время для моциона. Миновав первую фазу отупения, они чинно прохаживались по дому и вели светские беседы. Один из них, едва держась на ногах, присоседился к нам, стал выяснять, какие у нас политические взгляды. Другой все спрашивал, правда ли пишут в газете, что нынешнее поколение девушек похотливее прежнего. На первый вопрос мы ответили уклончиво, что же до женского пола, то сказали, что бабы хотели всегда одинаково - и тогда, и сейчас, просто виду не подают, пока их не посадишь на шишку. Мужик, заинтригованный таким ответом, стал приставать с другими, более интимными вопросами: есть ли у нас телки, любят ли они это дело, да часто ли мы кувыркаемся. И хотя мы его в упор не видели, он пристал как банный лист, пытаясь выяснить все до мельчайших подробностей.