Лита ухмыльнулась:

– А там, в Оазисе, тот еще гадюшник, я права?

Нэй решил не комментировать дерзкое высказывание.

– Значит, по словам старой ведьмы…

– Она не любит, когда так говорят…

– …Балтазар Руа послал в Полис шпиона?

– Да, но по дороге шпион столкнулся с нимфами и… остался жить на Кавел-Уштье, питаясь рыбной требухой.

Нэй погрузился в раздумья. Наблюдал, как Лита играет с лаской. Почесывая мягкую шерстку, девушка передразнивала наставника:

– Ты справилась неплохо. Не то чтобы идеально, но неплохо по моим жабьим меркам…

– Лита, – кашлянул Нэй, – до того как краб вылез, ты рассказывала про мать. Про то, что каждый может быть, кем захочет. К чему ты вела?

– О. – Лита опустила Вийона на пол. – Я просто вспомнила, что ты говорил про того паренька… младшего сына Маринка.

– Про Алтона.

В голове зазвучал голос герцога: «Алтон не должен попасть на этот турнир. Отвечаете головой!»

– Раз он хочет быть матросом – это его право.

– Боюсь, – улыбнулся Нэй, – такие вопросы решать милорду.

– Дети не являются собственностью отцов. – Щеки Литы вспыхнули гневным румянцем. – Не важно, что ты родился во дворце, что десяток нянек мыли твою задницу. Если мечтаешь о жизни обычного речника…

– Какое тебе дело до маркиза? – перебил Нэй.

– Маринк велел тебе вернуть сына. Я представила, что мой отец нанял бы жабу вроде тебя вернуть меня в Кольцо.

– За кой шиш? Ну ты сравнила! Дворец и свою хибару.

– Мы оба, – твердо сказала Лита, – ошиблись местом рождения. Но мы можем менять судьбу. Становиться матросами или подмастерьями главной жабы Полиса. Служить Маринку или своей совести.

– Моя совесть – Гармония. – Нэю вдруг осточертел этот разговор. Он побрел к выходу, к бухточке и лодке на отмели. Завтра он – надо будет, силой – притащит сопляка во дворец. А после переговорит с Артуром Сорелем, бывшим начальником речной стражи, и потребует заново прочесать прибрежные островки на предмет неучтенных соседей.

– О, вы так милы, – сказала Лита, склоняясь к ряске в бассейне. – Пустяк. Мне это ничего не стоило. И да, простите, что не представились сразу. Я – Лита, дочь Альпина. Этот малыш – Вийон. Кто? Тот надутый мужлан? Жаба, да. Так его и зовут. Жаба Нэй.

Шагающий по плитке колдун тяжело вздохнул.

* * *

Остров материализовался из неправдоподобного густого тумана. Только что там клубилась молочно-белая мгла, и вот перед гондолой возвышаются монолитные плиты.

– Побыстрее, – прикрикнул худощавый темноволосый мужчина, стоящий на носу лодки. Гребцы, безмолвные и безропотные, заработали веслами. В грозной тишине скрипели уключины и пенные волны разбивались о валуны.

«Лингбакр», – зачарованно подумал брюнет.

Остров-крепость производил неизгладимое впечатление, хоть и был в разы меньше Полиса. Камень одевал его как броня; никакого пологого берега, стены взмывали из воды и полностью окольцовывали город. Над куртиной рос горб из темных, порченных непогодой коттеджей. Дома располагались так плотно, что кровли наезжали друг на друга, ни дать ни взять черепичная шапка великана. Судя по всему, остров имел форму купола, сплошь утыканного непритязательной архитектурой. Точно сказать было нельзя, мешали внешние оборонительные стены. Внизу, у воды, чернели запертые ворота доков, готовых изрыгнуть наружу маневренные корабли без опознавательных знаков. Остров ощетинился бетонными сваями, как войско, сомкнувшее щиты, – копьями. Единственный вход был узким и головокружительно высоким.

Нос голубой гондолы указывал прямо на него. Гондольеры – кряжистые зомби, детище колдуна Номса Махаки – не отдыхали сорок часов.

Брюнет так много слышал о Лингбакре, но не предполагал, что легендарный остров находится всего в двух сутках пути от Полиса. Замаскированный вечным туманом и магией…

Внимательный взор сфокусировался на балкончиках, протянувшихся вдоль куртин. Там выстроились люди, и чем ближе подплывал брюнет к Лингбакру, тем четче их видел.

Не стрелки или лучники, нет. Безоружная стража. Согбенные старики и дряхлые старухи, они уцепились крючковатыми пальцами за перила, остолбенели точно статуи.

Они были слепы. Дюжина чернокожих слепцов.

Зрительная труба продемонстрировала глаза, затянутые катарактой цвета тумана. У других верхняя часть лица пряталась под грязными повязками. У третьих вовсе не было глаз, лишь провалы пустых глазниц. Ветер трепал седые патлы, звенел медальонами, массивными серьгами и кандалами. Стариков приковали к балкону толстой цепью.

Слепые колдуны охраняли крепость, творили магию без сна и покоя. Всё, как говорил Аэд Немед, придворный травник.

Брюнет всматривался в узкий зев ворот.

Его, конечно, давно заметили.

Воины в старомодных кирасах следили с причала.

– Сушите весла, – сказал брюнет. Зомби подчинились, гондола ткнулась в причал, похожий на язык остывшей лавы.

– Я…

– Вас ждут, – перебил офицер, судя по акценту, северянин. Лингбакр давал приют всем, вне зависимости от происхождения. Взамен он требовал преданности и готовности умереть за вождя.

Улица змеилась по крутому склону, обрамленная угрюмыми, словно выпачканными сажей, коттеджами. В щелях между булыжником копошились черви. Брюнет карабкался вверх и чувствовал взгляды из-за дырявых гардин и покосившихся ставен.

Лингбакр был прямой противоположностью жизнерадостного и сытого Оазиса. Клоакой, городом падальщиков.

Брюнет нащупал позолоченную рукоять автоматического пистолета, подаренного на пятидесятилетие герцогом Маринком.

Брюнета звали Артур Сорель, и всю свою жизнь он служил Гармонии… служил так, как ее понимал. На его глазах официальную трактовку Гармонии переписывали дважды, подстраивали под двух разных властителей. Сорель считал, что смерть любого из его работодателей ничто по сравнению с Высшим Смыслом: смотреть, как течет Река, и поспевать за течением.

Сегодня течение занесло Артура Сореля, главу тайной полиции, в логово заклятого врага Полиса.

Улица заканчивалась у подножия стрельчатого здания, похожего на Храм Распятого. Сорель толкнул кованую дверь и переступил порог.

Пучина поглотила дни, когда в храме служили мессы. Теперь тут находился пропахший мойвой трактир, и Сорель подумал было, что заблудился, но увидел на стене портрет Генриха Руа, а под портретом – тучное тело и круглую лысую башку Балтазара Руа.

– Сэр. – Сорель почтительно склонил голову.

Руа махнул рукой, подзывая. Самопровозглашенный король Лингбакра облачился в простые рыбацкие штаны и несвежую батистовую рубаху, очки с прямоугольными дымчатыми стеклами прятали колючие глазки. По прикидкам Сореля, брату казненного герцога было лет шестьдесят.