— Я уже знаю, что она ближайшая моя подруга, — твердо сказала я. — У нас с ней очень много общего.

— Нет, нет и нет. Я решительно против. Неудобства уже начались: вернувшись вчера с распродажи, я, к великому своему удивлению, обнаружил, что лавка закрыта. Если ты собираешься болтаться невесть где с мисс Эрден, когда тебе следует присматривать за лавкой… а сейчас мне пора идти.

— Дядя, — задыхаясь от волнения, проговорила я, — если вы не позволите Люсии жить здесь, я покину ваш дом. Я до скончания жизни буду благодарна вам за то, что вы меня приютили, но все это время я была бесконечно несчастна и одинока, и без Люсии я не выдержу здесь и дня больше.

Он рухнул обратно в кресло, держась за сердце:

— Джорджина, что за бес в тебя вселился? Я и понятия не имел, что тебе так плохо. Если ты устала и хочешь отдохнуть, тебе нужно лишь сказать мне. Как же я буду справляться без тебя? Все эти заказы… посылки! Как мне обойтись без твоей помощи?

И таким он выглядел немощным, таким слабым голосом говорил, что я испугалась, как бы он не скончался на месте. А случись такое, подумала я, вся вина ляжет на меня: ведь именно я настояла на том, чтобы он уволил своего мальчишку-помощника и стал пользоваться моими услугами в лавке. Но мысль о Люсии придала мне решимости.

— Раньше вы прекрасно обходились без меня, дядя. Мы легко найдем вам работника, чтобы занимался посылками и присматривал за лавкой.

— Но он же потребует платы! Я не могу себе позволить такие расходы.

— Тогда вам остается лишь разрешить Люсии жить с нами.

— Ох, ладно-ладно, если ты настаиваешь. Но ей-же-ей, это большое… очень большое неудобство.

— Вы не испытаете ни малейшего неудобства, дядя, обещаю вам. Все останется в точности как прежде.

— Сильно в этом сомневаюсь, но, полагаю, мне придется смириться.

Он с трудом поднялся с кресла и, шаркая туфлями, вышел из столовой залы, оставив меня дивиться собственной смелости и задаваться вопросом, не стала ли я бесчувственной и жестокосердной.

Четверг, 12 октября

Сейчас первый час ночи. Люсия (наверное) давно спит в своей комнате, уже совершенно преобразившейся. Какое все-таки счастье, что она поселилась у нас! И я знаю, она рада не меньше моего. Нынешний день прошел не в пример лучше вчерашнего: накануне все утро дядя дулся на меня и раздражался по каждому пустяку, а когда время перевалило за полдень и потянулись мучительные часы ожидания, я расхаживала взад-вперед по пустой лавке, точно зверь в клетке, рисуя в воображении разного рода катастрофы.

Когда наконец Люсия появилась в дверях, признаться, я расплакалась от радости, а потом страшно устыдилась: ведь она встала ни свет ни заря и не хотела меня беспокоить. Люсия сказала, что весь день бродила по улицам, вспоминая события своей жизни с таким ощущением, будто все это происходило не с ней вовсе. Мы с Шарлоттой проветрили комнату и постелили постель, но Люсия пожелала провести еще одну ночь в гостинице. «Хочу доказать себе, что не боюсь оставаться одна, — пояснила она, — теперь, когда я знаю, что больше не одинока». Я весь вечер сочиняла письмо мистеру Ловеллу и почти всю ночь проворочалась в кровати… но теперь Люсия здесь, в полной безопасности, и все остальное не имеет значения.

Среда, 18 октября

Я познакомилась с Люсией всего неделю назад, но уже не мыслю своей жизни без нее. Наше с ней внешнее сходство с каждым днем удивляет меня все сильнее. Дядя не отличает нас друг от друга — думаю, и миссис Эддоуз тоже, хотя ей до нас в любом случае нет никакого дела. Люсия носит мою одежду, поскольку своей у нее очень мало: кроме великолепного переливчато-синего платья, у нее появилось лишь два новых, по фасону очень похожих на мои. Когда я добродушно подтрунила над подобным выбором нарядов, она с улыбкой сказала: «Да, я хамелеон и принимаю цвет окружения». Мы часто гадаем, походили ли и наши матери друга на друга до такой поразительной степени, однако за неимением хотя бы миниатюрного портрета одной из них нам остается единственно строить догадки. Говоря о своей «маме», Люсия всегда скованна и напряжена, но вот о «Розине» говорит совершенно свободно — словно для нее это два разных человека. Она питает живейший интерес к обстоятельствам моего детства и при всякой возможности переводит разговор на меня. Мистер Ловелл на мое письмо еще не ответил, и за отсутствием каких-либо новых сведений мы с Люсией пока ничего не предпринимаем.

Дядя по-прежнему сердится и постоянно ворчит на меня (или на Люсию, когда путает нас, но она нисколько не обижается). Мне не стоило обещать, что все останется по-прежнему. Он выразительно вздыхает при малейшем нарушении привычного хода вещей и по меньшей мере два раза в день напоминает мне, что он слишком стар, чтобы обходиться без моей помощи. Я эгоистически рассчитывала, что Люсия будет помогать мне в лавке, но днем она предпочитает гулять одна. Она тактично помалкивает на сей счет, но я уверена: одиночество необходимо ей для того, чтобы все хорошенько обдумать. «Такое ощущение, будто я вспоминаю две разные жизни одновременно и все не могу уразуметь, какая же из них моя», — сказала она вчера, но войти в подробности не пожелала.

Меня тревожит, что Люсия часами бродит одна по городу, сама не ведая, куда несут ноги. Она утверждает, что не боится ни Томаса Вентворта, ни еще кого-либо, — но не притворяется ли она ради моего спокойствия? Не знаю, право слово. Думаю, во время своих одиноких прогулок она размышляет (как размышляла бы я на ее месте) о наследственном недуге Мордаунтов и тревожно задается вопросом, не передалась ли болезнь ей? Но я не заговариваю с ней на эту тему, поскольку могу и ошибаться в своих предположениях. Порой, когда на лице Люсии лежит тень печали, внутри у меня все холодеет и в голову приходит пугающая мысль, что, возможно, она была бы счастливее, не встреться мы с ней.

Я прекрасно понимаю, откуда у Люсии такая потребность в одиночестве, но мне все же хотелось бы, чтобы она находила больше утешения в общении со мной: я бы с радостью проводила каждую минуту дня и ночи с ней рядом. Всякая ее улыбка, всякое ласковое прикосновение, всякий поцелуй — бесценный дар для меня. В романах подруги и кузины постоянно целуются и обнимаются, но каждый божий вечер… ах, с каким нетерпением я всегда жду этого часа!.. каждый вечер, когда мы обнимаемся и желаем друг другу доброй ночи, меня так и тянет попросить: «Ляг в постель со мной и позволь мне обнять тебя, как в первую ночь».

В воскресенье я наконец собралась с духом и сказала:

— Люсия, ты мучаешься кошмарами, я знаю, — так почему бы тебе не остаться со мной, чтобы я тебя успокаивала?

Она улыбнулась, нежно погладила меня по руке и после минутного колебания ответила:

— Спасибо, милая кузина, но я уверена, что сегодня буду спать крепким сном.

Еще раз обратиться к ней с таким предложением мне боязно: вдруг она подумает… сама не знаю что. Хорошо ли с моей стороны испытывать подобные чувства? Неужели я, как Нарцисс, влюбилась в собственное отражение?