— Так ты пока не заряжай, — загадочно посоветовал капитан.

— Почему?

— Пусть пока все утрясется. Я и Сашке намекнул, чтоб он трубку не брал и тебя не разыскивал.

— Ты думаешь, это поможет? И что мне теперь делать? Заявление писать?

— Ну ладно, спорола глупость, — примирительно сказал Лысенко, — с кем не бывает? Да все через это прошли! Кто больше, кто меньше. И что, сразу заявление писать? Ну, уволишься ты — кому от этого легче станет? Ты думаешь, святые горшки лепят?

Четыре часа назад он орал совсем другое, но Катя, как говорится, зла не помнила — Лысенко был, без сомнения, друг, причем друг верный.

— Ты в кабинете не сиди, — посоветовал он. — У тебя дела на сегодня еще есть?

— Есть, — подумав, сказала она.

— Вот и поезжай.

— Игорь, ночь уже! — взмолилась Катя.

— А, да… действительно, — согласился начальник. — Так, быстро закрываем все и идем отсюда. Бармалея сегодня уже точно не будет, и это хорошо…

— Он завтра будет.

— Ну, завтра будет еще нескоро. Может, до завтра мы что-нибудь придумаем…

Катя прекрасно понимала, что Игорь ее просто утешает. Ничего он не придумает ни завтра, ни послезавтра. И вообще, ни от него, ни даже от подполковника Степана Варфоломеича по прозвищу Бармалей защиты ждать не придется. И если Черная все же умрет…

— Ладно, ты дела пока брось, езжай сейчас домой. Давай-ка я тебя на метро посажу. — Игорь придерживал Катю под локоток, пока они спускались по лестнице и выходили на улицу. — Ну, и водочки выпей, выспись хорошенько… А завтра на работу не спеши. Я тебя прикрою, скажу — по делам поехала, ну хоть в прокуратуру…

Капитан Лысенко вспомнил, как он сам недавно хорошо выпил водочки в компании Машки Камышевой и Маргариты Сорокиной. Слишком, пожалуй, хорошо выпил. Помнится, они с Риткой даже целовались. От этих воспоминаний капитан скривился. Пьяные поцелуи с Сорокиной — это одно, а работа с ней же — совсем другое. Как говорится, ложечки нашлись, а осадочек-то остался. И не только у него. Ритка Сорокина как недолюбливала капитана, так и сейчас не пылает к нему страстью. Зря Машка все это затеяла. Ни ему, ни Сорокиной это впрок не пошло.

Кроме прочего, он до сих пор не мог простить Камышевой того, что она открыла следователю его участие в прошлогоднем деле штукатурши Погореловой, которую тоже, кстати, звали Ритой[34]. Ну, не имела Машка на это права, и все! Да разве бабам что докажешь, они все по своему разумению хотят. Притащила к нему Сорокину на ночь глядя… И зачем? Кому от этого стало легче? Разве что самой Машке… Ритка ведь совсем не дура. Даже слишком умная, если на то пошло. И она тоже понимает, что от совместного питья водки, или коньяка, или чего там они ночью еще квасили — сейчас и не вспомнить — друзьями они все равно не станут. Слишком разные они люди… Это не то, что у него с Машкой, или с Катериной, или с Колькой Банниковым. Кстати, давно они с Колькой не говорили, с неделю, наверное. С тех пор, как почти полгода назад его перевели с повышением в столицу, они общаются все реже и реже. Лысенко вздохнул. Да, Кольки Банникова ему здесь очень не хватает. Но зато в столице теперь есть кому за Катьку заступиться, если что. Наверняка за полгода Колян там пустил кое-какие корешки…

* * *

— Кать, ты чего не спишь?

— Да так, бессонница, наверное…

Тимуру очень хотелось спать, и проснулся он оттого, что протянул руку, чтобы привычным жестом обнять любимую, вдохнуть сквозь сон ее родной запах. И продолжать дальше сладко и спокойно видеть сны. Но рука наткнулась на пустоту. Кати рядом не было. В кухне горел свет, там он и нашел ее — она сидела, сцепив руки в замок и опершись на них подбородком. Плечи ее были опущены, глаза грустно полуприкрыты веками. В пепельнице догорала сигарета, и уже, похоже, не первая.

— Ты же сказала, что курить бросаешь?

— Бросаю, — вяло согласилась она.

— Ты давно тут сидишь? — Он посмотрел на часы — было уже скорее ближе к утру, и понял, что сидит она, наверное, с того момента, как он уснул.

— Ты чего не спишь? Случилось что? — Тимур пододвинул табурет и сел напротив.

Она пожала плечами.

— На работе?

Она промолчала.

— Я сейчас вернусь… Только что-нибудь накину… И на тебя заодно тоже.

В открытое окно, которое она распахнула для того, чтобы сигаретный дым не застаивался в кухне, тянуло ночной свежестью.

— Тим, иди спать. — Она ткнула в пепельницу докуренную сигарету и тут же достала из пачки новую. — А я покурю… немножко… и тоже приду.

— Не хочешь, чтобы я лез к тебе в душу?

— Нет, просто ты сейчас будешь сидеть со мной, а у тебя завтра операция.

— У меня завтра нет операции. Завтра неоперационный день.

— Все равно. Еще привезут кого-нибудь, как меня… Каждый день привозят…

Она снова вспомнила бледную кондитершу на реанимационной койке, трубки, идущие к ее безвольно свисающей руке, и в который раз укорила себя, что все это случилось по ее вине, что этого могло и не произойти, не будь она такой самоуверенной. Ей так хотелось раскрыть это дело… А теперь, даже если она его и раскроет, никому от этого не станет легче. Особенно незадачливой Татьяне Черной…

— Хочешь, я тебе чаю сделаю? С молоком?

— Терпеть не могу чай с молоком.

— Ну, тогда просто молоко. Теплое.

— Тим, я не люблю молоко. Тем более теплое.

Он все равно поставил на плиту чайник, мимоходом коснулся ее волос и ушел в комнату. Она смотрела, как горит веселой голубой короной газ, слушала, как начинает шуметь чайник, и ей, сидящей в ночной кухне, сразу стало как-то уютнее и спокойнее. Или полегчало ей не от огня и звука, а потому что Тим почувствовал ее отсутствие и пришел сюда? И хочет напоить ее молоком, как будто она маленькая девочка и ее нужно утешить. А она действительно нуждается в утешении, потому что она и есть маленькая и глупая, а точнее, большая и дура. Как она могла прошляпить такой момент и послать эту Черную одну за ядом? А сама сидела и мечтала, что ее все похвалят! Раскрыла преступление! А если кондитерша теперь умрет?

— Тим, от бледной поганки умирают? — спросила она, когда Тим в футболке и шортах и с махровым халатом в руках появился в кухне.

— Не знаю… А что? — Он заботливо укутал ее, и от этого ей стало так хорошо, что она впервые улыбнулась.

— Я думала, ты все знаешь.

— Такие знания скорее по твоей части.

Чайник выпустил из носика длинную струю пара, и Тим его выключил. Бросил в чашки по пакетику, налил воды. Она машинально дергала свой пакетик за нитку и смотрела невидящим взглядом в ночь. За окнами была сплошная темень, в двухэтажном флигеле напротив их кухни не светилось ни одно окно. Все мирно спали, обнявшись, в теплых постелях… И даже тот, у кого не было пары, все равно чувствовал себя защищенным под родным кровом и сейчас дышал ровно и спокойно, прижавшись щекой к подушке…