– За Одина, Всеотца! – прокричали мы в ответ.

– Теперь пусть скажут наши единоборцы. – Улаф обвел пальцем толпу. – Свейн, рыжий ты бычина! Жаль мне того сукиного сына, что встретится с тобой в бою завтра. Быстро его прикончишь?

Раздались крики протеста.

– Ну-ка поднимись, Свейн, Торов сын, дай на тебя поглядеть.

Под приветственные крики силач встал, пряча улыбку в огромной бороде.

– Быть таким громадным и хорошо и плохо, да Свейн? – прокричал Бьярни, обращаясь к нам. – Дождь достает тебя первым, а вонь – последним!

– Что ты нам завтра покажешь, Свейн? – прорезался голос Сигурда сквозь общий хохот.

– Вспорю врагу брюхо, чтоб все видели, что он на завтрак сожрал, – ответил Свейн. – Потом придушу его же кишками.

Послышались одобрительные возгласы.

– Если и после этого не сдохнет, познакомлю с моим топором по имени Черепокол. Вряд ли ему понравится. – Он грустно покачал головой. – А жаль, топору-то он точно понравится.

Раздались крики:

– Хорошо сказано!

Наступило время похваляться своими подвигами, и чем витиеватее – тем лучше.

Свейн поднял кубок за братство и уселся на место.

– Брам, Брам, Брам! – Дружные крики становились все громче.

Медведь встал, освещенный бронзовыми отсветами пламени. В руке он сжимал сдувшийся бурдюк.

– Ну, Медведь! Позволишь своему сопернику уйти завтра с арены и похваляться, что он побил норвежца? – спросил Сигурд, намеренно поддевая известного своим гордым нравом воина.

– Ха! Пусть попробует уйти – без головы-то! – проревел Брам.

В глазах у меня поплыло, то ли от вина, то ли от страха.

– Я Брам, некоторые зовут меня Медведь. Я сражался за короля Горма[43]в крепости Фиркат. Тогда пролились реки крови, а волки и вороны объелись так, что волки не могли ходить, а вороны – летать. Я побил знаменитого воина короля Хьюгелака Улофа Свирепого и многих других. – Он не удержался от торжествующего взгляда в сторону датчан, ведь Хьюгелак – датский король, и все они слышали о могучем Улофе. – А в городе Рибы я победил великих воинов братьев Рандвера и Хрейдмара[44].

Послышались восхищенные возгласы.

– А как-то раз я переплыл море Каттегат, от города Гренана до острова Лесё. Тот, с кем мы плыли на спор, утонул.

Никто ему не возразил, хотя я не мог понять, как человек может плавать так далеко. Даже рыбы не могут.

– А не ты ли однажды тролля убил? – спросил Оск, сверкая обломками зубов в свете костра.

Брам обхватил свою похожую на гнездо бороду и смущенно улыбнулся.

– Помнится мне, мерзкая тварь… Вот только тролль ли это был… может, какой-нибудь Свейнов родственник… кузен, например.

Даже Свейн рассмеялся, а Брам пожал плечами.

– В темноте разве углядишь, да и пьян я был.

– Пьян? Ты? – Сигурд поднял брови в притворном изумлении. – Ушам своим не верю.

– Ага, и, кстати, мне это напомнило… – сказал Брам, размахивая бурдюком. – Я однажды перепил всех в округе.

– Хей! – вскричал Сигурд, поднимая рог в честь Брама. Все сделали то же самое.

– Незадачливый соплежуй, который сразится со мною завтра, пожалеет, что вылез на свет из чрева своей матери-свиньи.

Все кругом загоготали, а потом уставились на меня.

– Теперь ты, Ворон, – обратился ко мне Улаф. – А то эти два раздувшихся от гордости сукиных сына тебя перекаркают.

– Дай им то, чего они ждут, – пробормотал Пенда.

– Не хотел бы я встретиться с ним в бою! – сказал верзила Бейнир. – Взял и проткнул синелицего копьем, а тот просто поговорить хотел… Бешеный он.

– Да нечестно он дерется! – добавил Ирса Поросячье Рыло. – Помните того огромного франка, который прыгнул на борт «Змея»?

Все помнили.

– Так вот, бедняга никак не ожидал, что его заколют булавкой.

Поднялся смех, но Сигурд шикнул, чтоб все угомонились и дали мне сказать.

– Я благодарен Тюру за то, что буду сражаться бок о бок с этими двумя воинами. – Я показал на Свейна и Брама. – Ибо не знаю никого, кто умел бы так драться или пить. – Все снова подняли кубки и бурдюки. – Тому, кто выйдет завтра со мною на бой, не поздоровится. С тех пор как я стал одним из волков, меня многие пытались убить. Их уже давно черви едят, а я все еще жив.

По толпе пронесся гул – одни воины пересказывали мои слова другим.

– Говорят, мне благоволит сам Один: я много раз выживал там, где ждала верная смерть. За моей спиной говорят: «Красноглазого нельзя убить. Его защищает сам Копьеметатель». Вы перешептываетесь по ночам, думая, что я сплю и не слышу. Поговаривают даже, что я облечен в смерть, как в плащ, и что от меня лучше держаться подальше.

Мои слова не встречали возгласами, как слова Свейна и Брама. Но в толпе нарастал гул, словно бы позади разливалась река. Я умолк и медленно оглядел собравшихся, надеясь, что мой кровавый глаз выглядит достаточно зловеще.

– Так вот, все это – правда, – продолжал я. – Тот, кто сразится со мной завтра, прочувствует это на своей шкуре. Нового рассвета ему не видать. Я – Ворон, Несущий Смерть.

На меня смотрели широко раскрытые глаза, в зрачках которых плясали отблески пламени, и настороженные щелки под косматыми бровями. Не зная, что еще сказать или сделать, я схватил наш с Пендой бурдюк и поднял его высоко над головой.

– За Одина!

Воины подняли кубки, кто-то повторил мои слова, однако в толпе чувствовалась какая-то угрюмость.

– Куда мне до Свейна и Брама, – пробормотал я, вернувшись на место.

Потом хотел было глотнуть из бурдюка, но передумал – голова и так кружилась.

Пенда ничего не сказал, только неотрывно смотрел на меня, как только что остальные. Я снова повторил, что нужно чаще бахвалиться, тогда, глядишь, и получаться будет лучше.

– Я мало что понял из твоей речи, парень, – признался Пенда, – но никто не смеялся, это точно.

– Хотел бы я, чтобы этот старый вонючий козел перестал ухмыляться, – сказал я, кивая в сторону Асгота.

Годи раскинул руны на доске для тафла и закатил глаза, будто так мог увидеть то, что не видят другие. Рядом с ним стояла Кинетрит, поглаживая серебристую шерсть спящего Сколла.

– Если я переживу завтрашний день, то убью его, – процедил я.

На самом деле я, конечно, понимал, что убить годи – значит нарушить клятву братства.