или без нее, было совсем просто: я ехал с ними на кладбище к каменотесам, и мы делали заказ. В случае, если речь шла о крупных деятелях и тем более корифеях советской литературы – а соответственно, о памятнике, а не о простой доске, – к работе подключались скульпторы. Качер передал мне список тех, с кем имел дело, и назвал процент, который избранный мною ваятель должен был мне отстегнуть, как отстегивал моим предшественникам»{234}.

Одним из рекомендованных Камянову «проверенных» скульпторов оказался Вячеслав Клыков, автор весьма приметной мемориальной доски Василию Шукшину, установленной на доме 5 по улице Бочкова. Отношения с Клыковым сложились самые рабочие: «Этот симпатичный молодой худощавый парень мне сразу понравился, и мы быстро договорились. Посмотрев его работы, я сразу понял, что это скульптор милостью Божьей. Время от времени я заходил к Славе с бутылкой водки – он тоже был из тех, кто стакан мимо рта не пронесет. На деньги, полученные мной тогда от Славы Клыкова, я купил подержанную машинку “Колибри”, привез ее с собой в Израиль, и она честно служила мне до первого моего компьютера». Судя по тому, как быстро Борис Камянов выехал в эмиграцию уже в следующем, 1976 году, процент от скульпторов он получал солидный. А его коллега Лев Качер в 1991-м написал мемуары «Спецпохороны в полночь. Записки печальных дел мастера», где рассказал, как исполнялась последняя воля Константина Симонова – развеять его прах под Могилевом.

Что же до Ротницкого, то память об Арии Давыдовиче очень чтят в его родной Тульской области. Не проходит того или иного юбилея без того, чтобы местная пресса не вспомнила о его добрых делах. Например, лет десять назад вышла статья с таким названием: «Жизнь в служении людям»{235}. А рядом – фото неунывающего Ротницкого, с бородой, но, конечно, не такой большой, как у Льва Толстого. А что, ведь и правда – работал-то Арий Давыдович для людей, то есть для писателей, один из которых как-то пошутил на его юбилее: «Мы все – Арийцы!»…

Глава пятая

«Десять дней, которые потрясли “Детский мир”». Писательские съезды

Знают в школах все ребята,

Что в столице в феврале

Собирался Двадцать пятый

Наш партийный съезд в Кремле.

Сергей Михалков

Вениамин Каверин против «окололитературы» – Анна Ахматова как Пиковая дама – Наблюдения Евгения Шварца – Алексей Сурков на трибуне – Ольга Форш похожа на Фадеева? – Перекуры – «Второй съезд: кто кого съест» – «Чей хлеб вы едите, товарищ Эренбург?» – Съезд проходит «шолоховато» – Фёдор Гладков со щитом – «Литературная Москва» – Корней Чуковский в обмороке – Паустовскому не дали слова – Виктор Астафьев в буфете – Водки нет! – Григорий Бакланов и милиционер – Отмените цензуру! – Даниэль и Синявский – Анатолию Жигулину угрожают – Сомнения Александра Твардовского – Павел Антокольский разочарован – Писатели опять голодные! – Талоны на галстук и мыло – «Маркову стало погано» – За что сгоняют с трибуны

Мариэтта Сергеевна Шагинян очень расстраивалась, что в 1981 году ее не пригласили на XXVI съезд КПСС. «Мне 92 года, – сетовала она Зое Яхонтовой, – скоро будет 93, я до сих пор живу своим трудом, столько сделала для партии, а обо мне забыли»{236}. То ли члены политбюро (почти сверстники!) обоснованно беспокоились о ее здоровье, то ли боялись, что в очередной раз, пробравшись на трибуну, она задаст неудобный вопрос, в частности, о перспективах продовольственной программы. Ведь столько лет прошло, а в Ереване опять мясо куда-то подевалось…

В советское время одной из действенных мер воспитания населения было проведение всякого рода съездов, слетов, собраний и пленумов. Так же как родители назидательно учат уму-разуму любимое чадо, так и советская власть «строила» ту часть своего собственного народа, которая не верила, что «у нас управдом – друг человека». Чтобы не говорили и не делали лишнего, вели себя как следует, читали то, что дают, и не смотрели на тлетворный Запад, откуда якобы постоянно исходит угроза провокаций и всяких гадостей. Потому так важна была разъяснительная работа с населением, чтобы, как писал поэт Соев из «Покровских ворот», «барометр у всех советских людей показывал “ясно”».

Алексей Кондратович (заместитель Твардовского в «Новом мире») в этой связи отметил в дневнике 24 марта 1970 года: «Сегодня открылся Российский съезд писателей – мероприятие парадное, как все наши съезды и даже многие совещания. Нигде в мире не бывает столько съездов и совещаний, как у нас, – и так тянется уже шестой десяток лет. И давно все это формальность, впрочем, довольно дорогая»{237}. А дорогая по той причине, что всех иногородних делегатов, коих обычно набиралось несколько сотен, требовалось за государственный счет доставить в Москву, разместить в гостиницах, накормить, обеспечить им культурную программу (Большой театр и Третьяковка) и, наконец, отправить восвояси, снабдив сувенирами и дефицитом.

Главным в стране был съезд Коммунистической партии СССР, от которого распространялись, если можно так выразиться, мощные рентгеновские лучи, просвечивающие все советское общество. Начиная с 1961 года съезды КПСС проводились каждые пять лет, их решения объявлялись постулатами, которые надо было претворять в жизнь. В СССР везде, где ни попадя, – на фасадах домов, в красных уголках заводов, фабрик и жэков висел один и тот же лозунг: «Решения съезда КПСС – в жизнь!» Менялся только порядковый номер съезда. В частности, на XX съезде КПСС было решено, что «искусство и литература Советского Союза могут и должны добиваться того, чтобы стать первыми в мире не только по богатству содержания, но и по художественной силе и мастерству»[12]. В принципе, ничего плохого в поставленной цели нет, другой вопрос – насколько она была реальной в сложившейся обстановке. Так же как и перспектива построения коммунизма…

Мучили бестолковыми, пресными собраниями и писателей, которые порой находили в себе силы отбиваться. «Кончилось лето и из Союза и ЦДЛ посыпались повестки и приглашения. Сегодня приглашают на собрание секции драматургов с повесткой дня “Драматурги столицы навстречу XXV съезду партии” с примечанием “Ваше присутствие обязательно” и с просьбой сообщить по телефону, если я не смогу быть. Еще там будет выбор делегатов на московскую писательскую конференцию. Всю жизнь мечтал», – записал в дневнике 25 сентября 1975 года Александр Гладков{238}. И когда только они время находили сочинять, ведь не все воспринимали участие в заседаниях как неизбежную и мешающую творческому процессу повинность (даже оброк!), для некоторых это было огромной честью, особенно если выбирали в президиум. Не добившись успеха в литературе, такие писатели устремлялись к номенклатурным высотам, а мест там было мало.