— Порядок такой: за хорошие новости я беру предоплату... Скажи тетушке Варваре, пусть сегодня вечером приготовит что-нибудь... Поужинаем с тобой вдвоем в саду и все тщательно обсудим. За благую весть, вроде этой, нельзя отблагодарить одним лишь ужином, ну да Аллах с ней...

— Мы еще побеседуем в саду, но сейчас, господин, вы должны хотя бы намекнуть мне.

— Нет, нет, — возразил каймакам, — говорить такое посреди улицы — никакого удовольствия... Всему свое время...

Ох уж это любопытство молодых... Я вцепился в каймакама, пытаясь выжать из него хоть слово.

Но он отверг все мои предположения:

— Не печалься понапрасну, все неверно... Такая прекрасная штука тебе и в голову не придет...

— Может быть, есть новости о независимости, конституции?

Мы с каймакамом уже давно открыто говорили об этом. Тем не менее он по привычке огляделся по сторонам и произнес, покашливая, как будто боялся, что разговор подслушивают:

— Нет-нет. Это тут ни при чем. Добрые вести касаются только тебя... Но помни, как бы ты ни изворачивался, я не скажу ни слова, пока не придет время.

В тот вечер каймакам, сидя во главе стола, накрытого тетушкой Варварой, пожурил меня немного и начал рассказывать:

— Я говорил о тебе с губернатором. Описал тебя как школьника, у которого еще молоко на губах не обсохло, заверил, что в делах государственных ты решительно ничего не смыслишь и пять раз в день во время намаза молишься о здоровье падишаха.

— Я не совершаю намаз, господин.

— Известное дело... Я тоже, да простит меня Аллах... Само собой, слова молитвы за падишаха облагораживают наши уста только в дни праздников и торжеств. Да и то если другие смотрят... Но чтобы губернатор обратил на тебя внимание, следует говорить именно так.

— Спасибо, господин.

— Сынок, это мой долг... Теперь перехожу к сути дела... Я рассказал, как тебя гложет тоска по родине, как ты таешь прямо на глазах... У него тоже есть сын, поэтому он сжалился над тобой. Он возьмет тебя под опеку, ты получишь должность в Измирской строительной компании. Заработок в три раза выше, чем здесь... Ну как, стоит такая новость фаршированной курицы тетушки Варвары?..

— Я что, скоро уеду отсюда? — пробормотал я в крайнем удивлении.

— Разве ты не этого хотел... Будешь строить глазки девушкам на Измирском Кордоне[52]... Большой город... никому до тебя нет дела... Денег море... Посмотрим, похожи ли измирские кокетки на питомиц тетушки Варвары в домотканых рубашках... Но ты, как ни странно, совсем не радуешься, а наоборот, как будто поник...

— Вовсе нет, господин... Просто я чувствую себя как-то странно... Значит, я уеду насовсем... Но я ведь привык к этим местам...

— Привыкнешь и к тем. К хорошему быстро привыкают. Только прошу тебя: знай меру!..

Я задыхался от волнения, глаза нестерпимо щипало.

— Да, я привык здесь жить, а особенно привык к вам. Вы стали для меня вторым отцом.

Каймакам не замечал моего состояния. Он кончиком мизинца пытался достать мотылька, упавшего в стакан ракы.

— Вот ведь какая радость, я так тебе дорог, что ты боишься ехать в Измир...

Я решил, что выдумал самый резонный предлог.

— Я точно знаю, что не хочу покидать этот край. Если человек не имеет возможности вернуться в свой собственный дом и город, то все для него едино: что Милас, что Измир... И потом, я ведь неопытный ребенок... Там, как вы уже сказали, я могу потерять чувство меры, а это нехорошо...

— Давай говорить начистоту... Ты хочешь упустить такую удачу и остаться в этом унылом маленьком городке?

— Да, господин.

Каймакам помрачнел и сердито сдвинул брови:

— Так нельзя, сынок, разве можно так поступать? Решение уже принято.

— Вы можете ему воспрепятствовать, если захотите... Что в этом такого, господин?

На этот раз он всплеснул руками, словно всерьез испугался:

— Что ты, разве государство — это игрушка? Я тебе не все сказал... Губернатор дал еще одно обещание... Продержав тебя несколько месяцев в качестве подопечного, он попросит Высочайшего простить тебя... Во дворце его хорошо помнят, и я совершенно уверен в успехе... При таком раскладе зимой или весной ты снова начнешь ходить в училище, встретишься с друзьями... А потом, в довершение всего, с матерью, отцом, со всеми, о ком ты так тоскуешь здесь...

Я уже не мог сидеть спокойно. То и дело вскакивая с места, я беспорядочно перемещался вокруг стола, двигал тарелки и крутился, напоминая чертика на пружинке, которого выпустили из коробочки.

В результате моих неуместных упражнений я опрокинул бутылку с уксусом прямо каймакаму на брюки.

— Послушай, сынок! Ты что, с ума сошел? Хочешь поссорить меня с женой? Я тебе такую радость принес, а ты вместо благодарности поливаешь меня уксусом? — завопил он.

Тут у меня начался приступ, и я вспылил. Стиснув зубы и кулаки, глядя на каймакама ненавидящим взглядом, я говорил:

— А кто вас просил совершать благие поступки? Я никого не просил о помощи, понятно? Я прибыл сюда по приказу падишаха... И никто меня отсюда не увезет, понятно?

Каймакам отложил мокрую салфетку, которой вытирал брюки, и внимательно посмотрел на меня.

— А ну-ка, Кемаль, дай руку, — сказал он.

Я глядел на него во все глаза, не понимая, зачем ему понадобилась моя рука.

Вдруг каймакам ударил кулаком по столу и вскипел:

— Ты что, оглох? Говорю, дай руку... А теперь посмотри на меня... Не так, смотри мне прямо в глаза...

Если бы каймакам спокойно встретил мой выпад, я, скорее всего, разозлился бы еще сильнее и, вероятно, наговорил таких вещей, которые поставили бы крест на нашем дальнейшем общении. Но эта внезапная вспышка, мощь его голоса и бескомпромиссный приказ, наполненный тайным смыслом, заставили меня врасплох. Я растерялся. Наверное, подействовал хитрый расчет государственного чиновника, который имел возможность проверить и просчитать дальнейшие ходы, практикуясь на своих немногочисленных подчиненных, если те не желали подчиняться. Я протянул ему запястья и принялся смотреть в глаза, понимая, что выгляжу довольно глупо.

— Бедный ребенок... Теперь ясно, что это за тоска по родине... Я давно подозревал... Оказывается, вот в чем дело!

Голос и взгляд каймакама наполнились для меня новым смыслом, и я сразу все понял! Неопытный юнец уступил под натиском старика, видавшего жизнь во всех ее проявлениях. И теперь со связанными руками и ногами проваливался в ловушку, о существовании которой мог только подозревать.