Так уж повелось, что День Российской Армии – праздник для наших мальчишек – будущих воинов. Я абсолютно не вижу смысла в этом, поскольку точно знаю: из нашего класса лишь одна треть пополнит ряды доблестных Вооруженных сил. А если так, то зачем вообще отмечать этот день, выдумывать какие-то подарки, устраивать дискотеки? Но когда я высказала свою точку зрения, на меня набросились все – и мальчишки, и девчонки. Ребята – за то, что я проявляю «жлобство в отношении подарков», а девчонки – за то, что нарушаю традиции.

По традиции в Женский день мальчики нашего класса дарят нам идиотские игрушки и по одному рахитичному тюльпану. Я всегда скептически относилась к этим праздникам, но в этом году приближение 23-го февраля отозвалось во мне легким мандражом. Потому что у меня появился настоящий мужчина, который был достоин подарка в этот день. Я не говорю об отце, который до сих пор вспоминает службу в армии как самое счастливое время. Я имею в виду Михаила Николаевича.

Голова моя шла кругом – что можно подарить этому замечательному человеку? Я мобилизовала все свои денежные ресурсы, каждый день прохаживалась по различным магазинам, изобретая подарок, а также слова, с которыми я вручу его любимому человеку. Я уже заранее представляла себе, какой это будет счастливый миг в моей жизни, как он улыбнется, а может, обнимет меня и поцелует…

На этом месте мои фантазии обрывались. Конечно, у меня в жизни уже были разные романы – оконченные и неоконченные. Я никогда не считала себя дурнушкой или глупой, пожаловаться на недостаток внимания к своей особе со стороны ребят, в основном старшеклассников, я не могла. Но Михаил Николаевич – это совсем другое дело!

В который раз я горевала, не имея возможности заглянуть в его жизнь хотя бы одним глазком, чтобы узнать, что ему нравится больше всего. В магазинах я стала прислушиваться к разговорам женщин, озадаченных аналогичной проблемой. Они выбирали галстуки, рубашки, другие вещи. Это абсолютно не подходило для меня. И однажды меня осенило: я как раз проходила мимо витрины очередного супермаркета. В ней красовалась огромная бутылка коньяка «Наполеон». Мне понравились и идея и название. Я немедленно вошла в магазин. Цена бутылки, выставленной в витрине, сбила меня с ног, словно штормовая волна. Но я устояла и даже нашла достойный выход из положения.

Разумеется, все мои приготовления держались в тайне от родителей. В этот день, с нетерпением дождавшись конца уроков, я пережила в школе несколько неприятных минут, когда наши ребята с визгом разворачивали довольно безвкусные подарки. Я спешила домой, чтобы с трепетом ожидать прихода моего репетитора.

Он появился, как всегда, вовремя. Традиционный ритуал освобождения от верхней одежды, улыбка при входе в комнату… Я встревожилась. Сегодня мой обожаемый учитель выглядел немного необычно. Может, виновата улыбка, которая получилась слегка скованной, словно он поленился улыбнуться как следует. Да и выражение глаз показалось мне несколько озабоченным. В чем дело, не знаю. Но я почувствовала: с ним что-то не так.

Кое-как урок дотащился до конца. Наступал самый напряженный момент. Я вскочила и подошла к стеллажу, где был спрятан мой подарок. Михаил Николаевич не спешил к дверям, и это было кстати. Он устало прикрыл ладонью глаза, потер виски, тряхнул головой, как щенок, искупавшийся в реке, и, наконец, поднялся со стула. Он сделал уже несколько шагов по направлению к прихожей, но я встала на его пути. Только сейчас Михаил Николаевич заметил меня. Клянусь, в его глазах промелькнуло узнавание. Казалось, до сего момента он спал, а сейчас проснулся и увидел меня – Тамару Лесникову с бутылкой «Наполеона» в руках. Торжественности как-то не получилось. Я несмело улыбнулась.

– Что это, Тамара? – Брови моего учителя сошлись на переносице.

– Подарок. К двадцать третьему февраля. Я вас поздравляю, – скороговоркой выпалила я, стремясь побыстрее вручить ему злосчастную бутылку конька.

Но он не спешил брать ее у меня. Михаил Николаевич засмеялся. Сначала губы его раздвинулись в улыбке, потом плечи мелко затряслись. Он пытался сдержаться, закусил губу, но смех прорвался, и Михаил Николаевич расхохотался во весь голос. Я почувствовала, что краснею до корней волос. Я не поняла, смеялся ли он надо мной или его позабавила сама комичность ситуации… Мне хотелось провалиться сквозь землю вместе с дурацкой бутылкой. Я смотрела на хохочущего учителя, и на моих глазах рушился чудесный замок под названием «любовь»…

Никакие нашествия в виде временной влюбленности в Витьку Смирнова из параллельного класса или короткого «замыкания» на Саше Синицине из соседнего подъезда не могли разрушить моей любви. Все это время я холила и лелеяла свое чувство к учителю. Я часто мысленно повторяла: «Мой дорогой, мой любимый Миша», – и оттого, как музыкально звучало его имя, моя любовь распускалась пышным цветом.

А теперь она была смята, повержена в прах, уничтожена. Я все-таки всунула бутылку учителю куда-то под мышку и вышла из комнаты. Я не видела процесса прощания с мамой, потому что в этот момент я ревела в ванной под аккомпанемент душа, включенного на полную мощь.

После этого я не могла больше видеть его. Даже его имя вызывало во мне странную реакцию – что-то вроде крапивницы. Я упросила маму найти мне другого репетитора, плетя одну небылицу за другой. Как ни странно, мама не стала задавать лишних вопросов. Она нашла мне нового преподавателя – вполне симпатичную тетеньку, с которой мы быстро нашли общий язык.

Как было отказано Михаилу Николаевичу, я не знаю. Мне было неприятно спрашивать об этом. Однако в душе поселилась какая-то маета, неприятное чувство непоправимости. Мне было горько вспоминать свою погибшую «великую» любовь…

Седьмого марта с утра мальчишки заперлись в кабинете физики. Мы долго стояли под дверью, ожидая, когда нам позволят войти и восхититься плодами коллективных усилий мужской части нашего класса. Наконец нас впустили. На столах стояли гипсовые статуэтки Афродиты или какой-то другой греческой богини, обнаженной, с прекрасными стандартами 90×60×90. Даже самые восторженные из нас не смогли издать ни звука. Мы таращились на гипсовые произведения искусства и молчали. Дурашливо-радостное выражение стало сползать с лиц наших мальчишек. Очевидно, до них что-то стало доходить. К приходу учителя статуэтки были надежно спрятаны в наших сумках. На столах остались только анемичные тюльпаны, которые в изнеможении посылали последние сигналы «SOS».

По случаю праздника нас отпустили с предпоследнего урока. Я не пошла вместе со всеми в гости к Паше Слобожанину, который обещал «замутить нечто чумовое». Я отправилась домой. У помойки я остановилась, открыла сумку и отправила «классические стандарты» в мусорный бак.

Дома было пусто и прохладно. Мой бледный тюльпан с явным облегчением воспринял стакан холодной воды и тотчас же пустил пузырьки воздуха в воду. Резкий звонок в дверь заставил меня вздрогнуть. «Это Пашка прислал за мной гонцов», – пронеслось у меня в голове, пока я отпирала входную дверь. Но на пороге стоял совсем другой человек.

Он сделал шаг вперед и оказался в прихожей. Это был Михаил Николаевич. Сегодня он выглядел отлично, словно помолодел – глаза смотрели весело, плечи распрямились. Одет он был очень даже ничего – во всяком случае, серое кашемировое пальто с поясом и ботинки были «нулевые». Видно было, что стрелка удачи явно двинулась в сторону плюса. В руках он держал не привычный дипломат, а пакет. Из него он выудил плюшевого мишку, обнимающего огромный букет желто-золотистых крепеньких тюльпанов.