Он недовольно покосился в зеркало заднего вида, где неотвязно маячили фары джипа. «Пастухи» окончательно перестали прятаться — нагло ехали по пятам, на перекрестках вплотную подпирая «ягуар» высоким передним бампером своего внедорожника.

«Правильно, — подумал Абзац. — А зачем прятаться? Я знаю, что они знают, что мне известно, что они за мной следят. Вот так. Ребра мне пересчитали, в морду плюнули, я утерся и делаю, что велено, — сижу и жду звонка. Вот, прогулялся, сорвал злость, получил пару раз по хребту. Это разрешается, это сколько угодно. Попросить как следует, так они еще и добавят.»

Не выпуская из рук обтянутый пористой резиной обод рулевого колеса, Шкабров напряг все мышцы и повел плечами. Это было больно, но он внезапно обнаружил, что бодр и свеж, как никогда в последнее время. Где-то глубоко под ложечкой все еще жило неприятное сосущее чувство: казалось, что там открылась некая черная дыра, в которую только вставь жестяную воронку и лей, лей, лей — бутылками, литрами, канистрами… Эта дыра не закрывалась ни на мгновение, но теперь Абзац вдруг обнаружил, что может не обращать на нее внимания. Зато голова была ясной, и мысли маршировали внутри нее стройными колоннами, как солдаты на строевом смотре.

«Ба, — воскликнул Абзац, — это что-то! Неужто я наконец протрезвел? Причем протрезвел настолько, что в конце концов заметил, сколько времени проходил пьяным… Да, дела… Выпивка для русского человека, конечно, праздник, но все-таки прав тот тип, который первым сказал, что трезвость норма жизни. Норма! А праздник — он и есть праздник. Праздновать без просыпу нельзя, так и подохнуть недолго.»

«Допраздновался, — подумал он, снова покосившись в зеркало. — Езжу по городу с почетным эскортом, как питбультерьер на поводке… Скучно им, беднягам, за мной по всему городу таскаться, да и бензина жалко, наверное. Никак они в толк не возьмут, зачем Хромой их ко мне приставил. Они же знают, что я уже спекся. Бежать мне некуда, да и Хромой меня конкретно предупредил насчет всякой беготни: ноги, мол, переломаю, семь шкур спущу и голым в Африку пущу.»

Неожиданно для себя самого он резко развернул «ягуар» прямо посреди улицы. Машина опасно накренилась, протестующе завизжала покрышками, выровнялась и как ни в чем не бывало покатилась по улице в противоположном направлении. Абзац посмотрел в зеркало заднего вида и еще немного снизил и без того мизерную скорость: красный «ниссан» застрял на развороте, зажатый двумя параллельными транспортными потоками.

«Вот так, — злорадствовал Шкабров. — Теперь они не благодушествуют. Матерятся, наверное, так, что в машине стекла дрожат. Это хорошо, это им полезно… Теперь они будут держать ушки на макушке и не отстанут от меня ни на шаг. Что и требуется доказать.

О чем я думал все это время? Что творил? Если бы так действовал кто-то другой, я бы решил, что парень либо сошел с ума, либо ищет смерти. Да что там! Я бы решил, что этот придурок пропил последние мозги, и, между прочим, был бы абсолютно прав. Хромой — дурак, что со мной связался. Я же мог завалить ему все дело. Да я его уже почти завалил, и единственное объяснение тому, что старая сволочь продолжает за меня цепляться, это его патологическая скупость. Он наверняка рассчитывает пришить меня сразу же после того, как я завершу свою часть работы. Посмотрим. То, что я собираюсь сделать, конечно, не очень разумно, но мне это просто необходимо. Не для личной безопасности необходимо и не для того, чтобы получить свободу действий. Ничего подобного! Просто я как-то ухитрился скатиться из фигур в пешки, и теперь мне просто необходимо вернуть прежний статус хотя бы в собственных глазах. Иначе сожрут и не поперхнутся, как только я начну действовать…»

Красный «ниссан» закончил наконец разворот. Ревя двигателем и опасно петляя в транспортном потоке, он догнал машину Абзаца, угрожающе выдвинулся вперед сначала слева, потом справа, все время моргая фарами и отрывисто сигналя, легонько толкнулся передним бампером в задний бампер «ягуара» и наконец, утихомирившись, занял прежнее место в хвосте.

— Фу ты! — воскликнул Абзац. — Коз-з-злы!

«Интересно, — подумал он, — как они держат связь с Хромым? Вряд ли они докладывают ему о каждом моем шаге. С чего им беспокоиться? Я — вот он, весь как на ладони. Пока я не потерялся, они могут не нервничать. Впрочем, какая мне разница? Как бы я ни хитрил, заметая следы, Хромой все равно поймет, „кто виноват и в чем секрет, что счастья нет и горя нет…“. Да мне, собственно, как раз и надо, чтобы он все как следует понял и прочувствовал…»

Он свернул с проспекта в боковую улицу, потом снова свернул и остановил машину. Место здесь было глухое. Конечно, для его целей больше подошел бы темный лес или какая-нибудь заброшенная стройка, но выбирать не приходилось.

Он положил ладонь на дверную ручку, но на несколько секунд задержался, чтобы все обдумать. Потом его разбитые губы тронула тень улыбки. Ну конечно! Первое пришедшее в голову решение не всегда самое лучшее. В джипе сидят двое отморозков, но это не повод для того, чтобы лишний раз марать руки. Убивать людей для самоутверждения — это пошло и глупо. Кроме того, это разозлит Хромого. Его необходимо разозлить, но не до такой степени. Обозлившись по-настоящему, он может полезть на рожон и начнет отдавать своим ублюдкам «горячие» приказы.

«Хромой — дерьмо, — подытожил Абзац. — Но он платит мне за то, чтобы я аккуратно убрал с его дороги другую кучу дерьма — Кондрашова. Он заказчик, а я обязан выполнить заказ. Более того, я не вижу причин, по которым мне стоило бы отказаться от этой работы. Это моя профессия, мой хлеб, а я не привык есть свой хлеб даром. Да мне никто и не даст есть его даром, этот мой хлеб… Просто Хромого нужно поставить на место, чтобы не забывал, на каком свете живет, и не корчил из себя дерьмового императора. Он попытался поставить на место меня, а я попытаюсь поставить на место его. Вот и все. Притворимся, что тут ничего личного, и будем действовать культурно…»

Он выбрался из машины и некоторое время стоял в полусогнутом положении, придерживаясь ладонью за теплое пыльное крыло. Избитое тело затекло, пока он сидел за рулем, и разогнуться оказалось затруднительно. Наконец боль отступила, и он неторопливо разогнулся, не обращая внимания на красный джип, который с потушенными фарами стоял в десятке метров от него.

Разодранный черный пиджак свисал с него живописными лохмотьями. Абзац переложил бумажник в задний карман брюк, снял пиджак и хотел было швырнуть его на дорогу, но в последний момент передумал. Держа превратившуюся в черную тряпку деталь своего гардероба в опущенной руке, он не торопясь двинулся в ближайшую подворотню.

Теперь все зависело от того, последует ли кто-нибудь за ним, и если да, то в каком количестве. Шкабров чувствовал, что в случае острой нужды сумел бы справиться и с двумя противниками, но один все-таки предпочтительнее.

На ходу он попробовал сжать правую руку в кулак. Распухшие, как немецкие сардельки, пальцы отказывались сжиматься до конца. Они не были сломаны — пока. Но если как следует двинуть таким, с позволения сказать, кулаком кому-нибудь в челюсть, парочка переломов обеспечена.