Контора Фонтана Гомеса находится на улице Франков. Несколько конторщиков за стоящими рядом столами, как в больших банковских зданиях Флоренции или Лондона, занимались бумагами. Его кабинет был обставлен весьма солидно. Все новое. У ножки стола на длинном бархатном ковре стояла серебряная плевательница, куда Фонтан де Гомес мог выплевывать, не вставая с кресла, шелуху подсолнечных семечек или фисташек, которые беспрестанно жевал. Позади кресла на стене висел большой ковер с гербом ярких, кричащих цветов, нарисованным, без сомнения, художниками, работающими на фабриках алтарей для Америки. В центре герба был изображен обильный фонтан, символ новой потомственной линии.

Он посмотрел на нас с удивлением. Опасался, видимо, просьбы по какому-нибудь благотворительному делу. Смотрел на всех нас, не стараясь уяснить, кто мы, ему было важнее, по какому поводу мы пришли. Думаю, что коль он стал нас слушать, то лишь потому, что увидел каноника в не слишком нарядной сутане, но с властной повадкой.

Брадомин, не пуская в ход обычное свое красноречие, сообщил, что по некой невероятной ошибке среди индейцев, отправленных, согласно данным торговой биржи, на его, Фонтана, имя, находится сын аделантадо и губернатора Альвара Нуньеса Кабеса де Вака. Мой сын.

На лице Фонтана не мелькнуло и тени удивления. Оно оставалось бесчувственным, бесстрастным. Он сказал, что сожалеет об ошибке.

Брадомин потребовал немедленно освободить индейца.

Фонтан кликнул своих писцов. Попросил таможенные квитанции и прочие документы. Он ограничился конкретными фактами.

— Я за него заплатил. Присылка оплачивается наличными по прибытии корабля. Эта партия действительно прибыла среди других, адресованных на мое имя. Индейцы быстро умирают, особенно на корабле в открытом море… Никто не хочет рисковать. Негры более живучи.

Он прочитал заглавия бумаг, хмуря брови с напряженным вниманием полуграмотного человека.

— Действительно… присланы по запросу из Гента, с дальнейшей отправкой в Лейден…

Тут он в первый раз обратился не к Брадомину, а ко мне и повернул свою круглую, тяжелую голову в мою сторону. Осмотрел мою шпагу, которая, наверно, показалась ему безвредной, символической.

Неожиданно он сказал:

— Я очень сожалею, ваша милость. Я не могу один распоряжаться собственностью, по праву принадлежащей другим. Индейцы прибыли сюда как добровольно законтрактованные… Было их двенадцать. Осталось восемь. Разговор может идти либо о всех восьмерых, либо ни о ком. Придется оплатить и сообщить на биржу об отсрочке.

Фонтан был преисполнен уверенного спокойствия. Все подчинялось непреложным экономическим законам, подкрепленным накладными и отчетами о погрузке.

— Придется оплатить, только и всего… — сказал он.

Сумма была обычная, но для нас чрезвычайно крупная. Все мы приуныли. Я чувствовал, что даже не в силах рассердиться. Это была коммерческая действительность, речь шла о торговых перевозках, никак не связанных ни с папской буллой, ни с гуманными чувствами епископов и самого императора.

И вот тогда мне пришло на ум предложить ему взамен единственное, что оставалось у меня, чтобы там встретить свой смертный час, — мой дом на улице Пимьента.

Все с той же деловитостью, без сочувствия или неприязни Фонтан де Гомес приказал своим конторщикам немедленно осмотрегь дом и оценить его.

На том встреча наша завершилась. Я подумал, что мог бы попросить у Лусинды и Мохамеда помощи для насильственного освобождения сына. Однако Амадис был слишком болен, чтобы выдержать трудные перипетии похищения и долгий путь бегства.

Короче, я смирился. Я разочаровал Брадомина и самого каноника, который со своими неистовыми францисканцами жаждал поскорее встретиться с епископом.

Я почувствовал, насколько я устал и изнемог.

Я еще боролся, но уже не веря, что борюсь за жизнь. Ибо уже не ощущал жизненной силы ни в себе, ни во взгляде Амадиса, все более тусклом. Я утратил свое изначальное праведное негодование.

Писари Фонтана рассчитали, что можно снести стену гостиной и поставить там трактирную стойку.

Тем, кто возвращается ночью после посещения шлюх на улице Агуа, негде выпить бокал вина и съесть горячее на закуску. Да, верно, мысль удачная.

На следующий день к полудню дело было сделано, и, если выражаться образно, я опять вложил в ножны шпагу, не обагренную человеческой кровью.

Писец составил акт и получил распоряжение передать мне товар с Ареналя.

Хотя настала уже поздняя осень, но полдень выдался яркий. У писарей Фонтана бумаги были в порядке, смотритель нас сопровождал до площадки с грузами. Мы немного задержались, ждали кузнеца, чтобы разбить цепи. Лусинда и Эуфросия плакали. Брадомин пожелал прийти во что бы то ни стало. Он никогда не видел индейцев так близко, и ему наверняка требовалось хоть немного наполнить реальностью его вымышленные похождения в Америке (кажется, он теперь выдумал какого-то тирана в Мексике).

Женщины обмыли Амадиса, а его товарищей из этой грязной клетки передали, согласно составленному нотариусом документу, братьям монастыря в Уэльве[99], имеющего обширные орошаемые участки, где, наверно, побольше солнца и тепла, чем в холодных краях Фландрии, где индейцы уж наверняка умерли бы, как о том говорит опыт. (Священники в Уэльве владеют оливковыми плантациями, и я сумел уговорить четырех индейцев согласиться жить на этих сухих благородных землях, похожих на их равнины). Амадис не мог ходить. Мы несли его на руках до кареты на улице Фуэнтес.

Я настоял, чтобы он поел фруктов и кукурузных лепешек с рыбой. (Эуфросия хотела его «подкрепить» чесночным супом и фасолью с кровяной колбасой, какую готовят в ее астурийской деревне.)

С тех пор прошло не более десяти дней.

Я помыл Амадису ноги, пока он дремал, они были как мои когда-то.

К вечеру он проснулся, выпил немного воды, и мы поговорили на том давнем языке, который я двадцать пять лет носил в себе, будто ожидая этой чудесной беседы со своим сыном.

Он мне повторил, что Нубе жива, Нубе свободна. А вот Амария умерла. Амария должна была умереть, но не так, как это случилось.

Много времени спустя после моего ухода из племени появились другие белые люди со своими кораблями, не потерпевшими крушение, и со всяким оружием. С собаками и лошадьми. Это были люди из большой экспедиции жестокого Эрнандо де Сото, человека, который убивает на своем пути все живое, который противится земному Подателю Жизни, сказал Амадис.

Случилось это намного позже того, как касик Дулхан возвратился в открытые, беспредельные просторы.

Капитаны Сото появились внезапно. Они сразу же поделили между собой деревни и отправили мужчин на плантации и расчистку берега. Священники заставляли мужчин принимать католическую веру. Вся прошлая жизнь этих племен лишалась смысла. Когда убивали богов, приходил конец племенам.