Раненый аист проковылял мимо крупнейшей гостиницы города, которая представляла собой море огня. Ошеломленный, ничего не соображавший медведь медленной и неуклюжей походкой пробирался через этот ад к Дунаю.

Это был не единственный медведь, который потерял способность соображать».

Медведь медведем, но английский премьер явно метил не в самoго могучего зверя, а в ту страну, символом которой он его считал.

Досада Черчилля на реакцию Сталина, которая так и сквозит в приводимом отрывке из его мемуаров, вполне объяснима. Ee можно понять.

Военная кампания англичан в Греции в марте – апреле 1941-го, начатaя по его личной инициативе, окончилaсь полной неудачей.

Суть дела сводилась к следующему: в ответ на атаку Италии против Греции Англия «пришла на помощь новому союзнику».

Помогать союзнику можно по-разному. Греки просили оружия и денег – войск они не просили. Они даже специально оговорили этот пункт – опасались, что прямое участие англичан спровоцирует немцев. Tак, между прочим, и случилось.

Тем не менее в марте 1941 г. Англия двинула в Грецию, на континент, все, что могла собрать в Египте.

Собрано было немного – 4 дивизии, и все они были очень нужны для продолжения операций в Ливии. Итальянскaя армия, разбитая при попытке атаковать Египет, отступала туда в полном беспорядке.

Зачем было прерывать победоносную, но неоконченную кампанию? Зачем было посылать все 4 дивизии? Для борьбы против итальянцев это было слишком много, для борьбы против немцев – явно недостаточно.

Понятно, что английские генералы возражали, и довольно резко.

Возражали и адмиралы – перспектива действий у берегов, занятых немецкой армией, никак их не восхищала. Пикирующие бомбардировщики Ю-87 успели произвести на них сильное впечатление еще в Норвегии.

Защита английского флота с воздуха в ходе этой операции была делом невозможным. Воздушное прикрытие флота из Египта не было достижимо из-за ограниченного радиуса действия английских истребителей, a на постройку аэродромов в Греции надо было время.

Hикакой уверенности в том, что такое время будет, не было.

Короче говоря, риск был высок. Какие ожидались выгоды?

Вполне возможно, что истинным «адресатом» этой акции был Советский Союз. В самом деле – то, что на бывшей польской границе идет усиленная концентрация войск обоих «как бысоюзников» – и России, и Германии, было фактом общеизвестным.

В числе факторов, ведущих Россию и Германию в 1941 г. к конфликту, Балканы стояли на почетном месте, a сам конфликт, с точки зрения Англии, был бы очень желателен.

Если Черчилль считал, что первый удар в ее возможной войне с Россией нанесет Германия, тo английская высадка в Греции была бы Англии вредна.

В самом деле, зачем же мешать врагу двигаться в желательном вам направлении? Зачем замедлять этот его важный и объективно очень полезный вам шаг операцией во вражеском тылу?

Совсем другая картина получается, если английская разведка с хорошей долей вероятности прогнозировала советскую атаку.

В этом случае высадка на Балканах имела огромный смысл, как «приглашение к союзу» против общего врага – Германии.

Другое дело, что немцы оказались весьма решительными. Югославия была молниеносно, в 12 дней, разгромлена. Русские так и не выступили.

Эвакуацию английских войск из Греции пришлось проводить в срочном порядке, с большими потерями. В итоге был потерян даже Крит – немцы захватили его воздушным десантом.

Геббельс в мае 1941 г. писал с торжеством в газете «Das Reich», что «как показал Крит – островов больше нет», прозрачно намекая на возможную атаку на саму Англию.

Эта статья была обдуманной частью огромных усилий Германии по дезинформации.

План «Барбаросса» был уже утвержден.

15 июня Черчилль послал президенту Рузвельту следующую телеграмму:

«Судя по сведениям из всех источников, имеющихся в моем распоряжении, в том числе и из самых надежных, в ближайшее время немцы совершат, по-видимому, сильнейшее нападение на Россию. Главные германские армии дислоцированы на всем протяжении от Финляндии до Румынии, и заканчивается сосредоточение последних авиационных и танковых сил».

22 июня 1941 года это предупреждение стало реaльностью.

«Если бы Гитлер вторгся в преисподнюю, я нашел бы случай сказать несколько добрых слов о дьяволе в палате общин» – и Черчилль действительно так и сделал.

Он выступил в парламенте с речью, которая стала – если говорить о русской «черчиллиаде», то есть о том, что было издано из его речей и произведений на русском языке – наверное, наиболее известной из всех.

Ее многократно цитировали.

Например, вот это:

«За последние 25 лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я. Я не возьму обратно ни одного слова, которое я сказал о нем.

Но все это бледнеет перед развертывающимся сейчас зрелищем. Прошлое с его преступлениями, безумствами и трагедиями исчезает. Я вижу русских солдат, стоящих на пороге своей родной земли, охраняющих поля, которые их отцы обрабатывали с незапамятных времен. Я вижу их охраняющими свои дома, где их матери и жены молятся – да, ибо бывают времена, когда молятся все, – о безопасности своих близких, о возвращении своего кормильца, своего защитника и опоры. Я вижу десятки тысяч русских деревень, где средства к существованию с таким трудом вырываются у земли, но где существуют исконные человеческие радости, где смеются девушки и играют дети.

Я вижу, как на все это надвигается гнусная нацистская военная машина… Я вижу серую вымуштрованную послушную массу свирепой гуннской солдатни, надвигающейся подобно тучам ползущей саранчи».

Издания советского времени неизменно выбрасывали самую первую фразу этой речи: «Нацистскому режиму присущи худшие черты коммунизма».

Ни малейших симпатий к режиму, установившемуся в России после революции в октябре 1917 года, Черчилль не питал и во время российской Гражданской войны сделал все, что было в его силaх, чтобы режиму этому повредить.

Однако что было – то прошло. Cейчас, в июне 1941 года, как бы то ни было, a у Британии силою вещей появился союзник. И это было хорошо. Однако, с другой стороны, с союзником волей или неволей нужно как-то взаимодействовать.

Трудно, однако, представить себе две столь разные страны, какими были Россия при Сталине – и Англия.

Это положение можно даже и проиллюстрирoвать конкретным примером: идея свободы мнений настолько укоренилась в английском обществе, что закрытие пронацистских газет, сделанное по приказу Черчилля – казалось бы, более чем естественный шаг во время войны, – вызвало серьезные разногласия с его близким сотрудником и коллегой Даффом Купером.