Чуть ли не сразу после инаугурации, уже в январе 1941 года, президент Рузвельт направил в Конгресс законопроект, дающий президенту право «сдавать в аренду или давать взаймы» другим странам материалы и вооружения, eсли президент сочтет это «жизненно необходимым» для укреплeния безопасности Соединенных Штатов.

Законопроект был как бы ответом на речь Черчилля в Глазго, в которой он употребил фразу, ставшую в дальнейшем очень известной:

«Дайте нам орудия труда – и мы закончим работу».

В тексте речи Черчилля, собственно, стоит «tools» – что следовало бы перевести как «инструменты», но динамика речи такова, что кажется, что оратор просит не «штангенциркуль», a «топор».

Супероптимизм Черчилля был в данном случае чистой, беспримесной демагогией.

У Англии кончaлись деньги.

Oна не могла больше платить за свои американские заказы, размеры которых все росли – и уж Черчиллю ли было не знать, что, помимо американских «tools», для победы понадобятся и миллионы американских солдат.

Даже название нового закона – о займах и аренде – было не весьма корректным. Речь шла не о займе, а о покупке – именно так и выразился военный министр Рузвельта Генри Стимсон при обсуждении дела в Сенате:

«We are buying… not lending. We are buying our own security while we prepare. By our delay during the past six years, while Germany was preparing, we find ourselves unprepared and unarmed, facing a thoroughly prepared and armed potential enemy».

«Мы покупаем, а не даем взаймы. Мы покупаем нашу собственную безопасность на то время, когда мы ведем приготовления. Из-за нашей задержки в течение последних 6 лет, пока Германия готовилась [к войне], мы оказались и нe готовы, и не вооружены перед лицом тщательно подготовленного и вооруженного потенциального врага».

В устах министра обороны нейтральной страны это были сильные выражения.

Положение на Востоке тоже не радовало германскую дипломатию. Летом 1940 года, в отчаянное время поражений во Франции, Черчилль сделал попытку установить контакт со Сталиным.

Черчилль, 25 июня 1940 года – Сталину:

«В настоящее время, когда лицо Европы меняется с каждым часом, я хочу воспользоваться случаем – принятием Вами нового посла Eго Bеличества [сэра Стаффорда Криппса], чтобы просить последнего передать Вам от меня это послание…

В прошлом – по сути дела в недавнем прошлом – нашим отношениям, нужно признаться, мешали взаимные подозрения; а в августе прошлого года Советское правительство решило, что интересы Советского Союза требуют разрыва переговоров с нами и установления близких отношений с Германией. Таким образом, Германия стала Вашим другом почти в тот самый момент, когда она стала нашим врагом…

Я надеюсь, что при любом обсуждении, которое Советское правительство может иметь с сэром С. Криппсом, у вас не будет оставаться никаких неясностей по поводу политики правительства Его Величества или его готовности всесторонне обсудить с Советским правительством любую из огромных проблем, возникших в связи с нынешней попыткой Германии проводить в Европе методическую политику завоевания».

Послание составлено в выражениях весьма осторожных. Не очень понятно: пишет ли Черчилль просто главе великой державы или возможному партнеру? Или даже возможному врагу?

Ответа Черчиллю тогда из Москвы не последовало.

Но и министру иностранных дел Германии Иоахиму фон Риббентропу тоже не повезло: он очень отстаивал перед Гитлером проект Четвертного Союза – Германии, Италии, Японии и России, направленного против Англии.

Визит Молотова в Берлин в ноябре 1940 года в этом смысле оказался неудачным – русский министр бесстрастно выслушивал предложения Риббентропа о «движении CCCР на юг, для раздела бесхозной массы владений Британской Империи».

Он не отказывался от предложений, но настаивал на «признании прав СССР как великой державы в бассейне Черного моря», а конкретно – установления советской сферы влияния в Болгарии и в Турции, на что Гитлер не соглашался.

Особенные трения вызвал вопрос о Румынии – для России через нее лежал путь на Балканы, для Германии нефтяные поля Плоешти были жизненно важным ресурсом.

В результате в Румынию была направлена так называемая германская военная миссия – так называемая, потому что в ее состав входили целые дивизии.

В марте 1941 года Черчилль плеснул керосина в балканский костер: против мнения всех своих военных советников он настоял на посылке английских войск на материк Греции, «на помощь союзнику».

О мотивах этого очень рискованного шага он в своих мемуарах пишет по обрaзцу, который рекомендовал Наполеон при написании конституции, то есть пишет «коротко и неясно».

Но довольно очевидно, что он надеялся вызвать вспышку в советско-германских отношениях и предлагал «русскому медведю» свою помощь.

В Югославии действительно случился переворот, и новое правительство начало переговоры с СССР – шаг в сторону от чисто немецкой ориентации предыдущего режима. Случилось именно то, на что Черчилль и рассчитывал, но дальше дела пошли далеко не так удачно.

Приведем длинный отрывок из его мемуаров:

«Мы должны отметить единственный случай, когда в расчеты кремлевской олигархии вмешалась известная доля чувства.

…Сталин решил сделать жест. Его представители вели переговоры с югославским посланником в Москве Гавриловичем и со специальной миссией, посланной из Белграда после переворота.

Переговоры протекали без особого успеха. В ночь на 6 апреля югославы были внезапно вызваны в Кремль. Их встретил сам Сталин, который предложил им для подписания готовый проект пакта. Дело закончилось очень быстро. Россия соглашалась уважать «независимость, суверенные права и территориальную целостность Югославии», а в случае если бы последняя подверглась нападению, Россия брала на себя обязательство придерживаться доброжелательной позиции, «основанной на дружеских взаимоотношениях».

Это во всяком случае было нечто вроде дружелюбного жеста. Гаврилович один оставался до утра, обсуждая со Сталиным вопрос о военных поставках. В тот момент, когда их беседа подходила к концу, немцы нанесли свой удар по Югославии.

Утром 6 апреля над Белградом появились германские бомбардировщики. Летя волнами с оккупированных аэродромов в Румынии, они в течение трех дней методически сбрасывали бомбы на югославскую столицу. На бреющем полете, не опасаясь сопротивления, они беспощадно разрушали город. Эта операция получила название «Кара».

8 апреля, когда настала наконец тишина, свыше 17 тысяч жителей Белграда лежали мертвыми на улицах города и под развалинами. На фоне этой кошмарной картины города, полного дыма и огня, можно было видеть взбесившихся зверей, вырвавшихся из своих разбитых клеток в зоологическом саду.