Крамской молча слушал все, что говорили люди о его творении, о нем самом.

Внезапно его глаза встретились со взглядом седого пожилого господина, в котором он с удивлением узнал постаревшего графа Бестужева. Граф смотрел на него сердито и будто что-то хотел сказать, но потом беспомощно махнул тростью и ушел.

Иван Николаевич проводил его горестным взором. На ступеньках Бестужев вдруг покачнулся и упал. К нему бросились люди, помогли сесть в пролетку, пролетка уехала.

А художник расстроился, ему показалось, что это нехороший знак.

Но восторженная толпа поклонников внезапно подхватила Крамского на руки, им восхищались, чествовали, ликовали. Смутная тревога прошла. Целый год в столице только и было разговоров, что об Иване Крамском и портрете «Неизвестной», но внезапно в семье художника произошло огромное горе: один за другим умерли два младших сына. Тяжело переживая трагедию, Крамской написал картину «Неутешное горе». Центральная фигура картины, скорбящая женщина, имела сходство с его супругой, Софьей Николаевной. Семейная трагедия сильно подкосила здоровье Ивана Николаевича, он не оправился до самой смерти.

Артель художников уже давно была в прошлом, хорошее быстро проходит, и о нем остается только дымка воспоминаний и горечь сожаления. Неприятности в артели начались с мелких недоразумений, поссорились жены артельщиков, и двое художников вышли из состава. Потом один из членов артели получил от Академии художеств предложение поехать за границу за казенный счет, и принципиальный Крамской возмутился, между всеми членами была договоренность держаться только своего товарищества и не поддаваться академическим приманкам. Крамской по поводу согласия товарища на зарубежную поездку от академии написал резкое заявление, но остальные художники проигнорировали его. Тогда Крамской сам в знак протеста покинул артель.

И после его ухода Артель художников потеряла свою значимость, перестали поступать заказы, и она быстро распалась.

Незадолго до этих печальных событий из Москвы приехал художник Мясоедов и предложил художникам Петербурга примкнуть к созданному им Товариществу передвижных выставок. Крамской с воодушевлением принял его предложение и ожил.

Начался самый плодотворный период его жизни. На одном дыхании писалась одна картина за другой. Лучшие картины и портреты были созданы именно в это время.

Дебютировал Крамской на выставке товарищества картиной «Русалки» по мотивам «Майской ночи» Гоголя. Но главной его работой, конечно, стала картина «Христос в пустыне». Чтобы сделать этюды для своей пустыни, Крамской вместо Палестины посетил Крым. Там он написал холодные сухие камни и громады таких же немых, бесплодных твердынь.

Вернувшись с полуострова, Крамской поселился с Шишкиным и Савицким на даче близ Тулы, рядом с имением Толстого. Там он написал два замечательных портрета Льва Николаевича. Но главной его работой в то лето, несомненно, была работа над картиной «Христос в пустыне».

Ранним утром Крамской в одном белье тихонько пробирался к своему Христу и, забыв все на свете, работал до позднего вечера.

Потом ему пришла идея написать картину «Радуйся, царь Иудейский», чтобы показать обществу, как грубая, развратная, бессмысленная толпа издевается над самыми высшими проявлениями человеческого духа.

Одержимый высокими идеалами, художник бросил все: жену, детей, заказы и целиком отдался работе.

Обеспечив семью материально, Крамской посетил Италию, потом поехал в Париж. И там впервые за всю свою сложную, многотрудную жизнь он, счастливый и свободный, работает всласть, для души. Творческое вдохновение и воображение легко, свободно расправили крылья, и он без устали творил! Работа кипела! Но завистливая судьба не дремала, и семейное несчастье вернуло его в Петербург.

Оправившись от тяжелой утраты сыновей, Крамской решил построить для себя небольшой домик-мастерскую, чтобы в новой обстановке начать писать. В Павловском училище ему выделили место в саду, и он построил бревенчатый барак. Но начались холода, дожди, подступавшая нужда опять заставила художника писать заказные портреты. Он сильно простудился и до весны не мог работать в холодном бараке, но тем усерднее зарабатывал деньги на портретах, чтобы скопить средства на хорошую, теплую, удобную мастерскую.

И это ему удалось, в доме, где он жил, ему выстроили прекрасную мастерскую, и Крамской, не дожидаясь даже пока высохнет штукатурка, несмотря на сырость, переселился туда, он топил печь и работал над новой картиной. Конечно, в помещении было сыро и прохладно, оно было не приспособлено для жилья, и постоянно возникающая простуда у Крамского перешла в серьезное заболевание, что коварно подтачивало его и лишало энергии.

Доктора рекомендовали на лето уезжать из Петербурга, и он, заработав денег на заказных портретах, купил землю в живописном месте, на Сиверской станции, где тоже выстроил прекрасную, просторную мастерскую, отдельно от двухэтажного дома, в котором поселилась его семья. Чтобы рисовать с натуры, огромное, во всю стену, застекленное окно закрепили рельсами.

Дом и мастерскую построили на красивом холме. Тропинки между деревьев выложили булыжниками и щебнем. Вокруг беседок разбили клумбы, а внизу, на берегу чудесной речки, построили купальню и посадили клубнику и другие ягоды. Большую часть парка обнесли прочной оградой, создали оранжерею и зимний сад. У семьи Крамских появилась настоящая усадьба, с парадным подъездом, постройками для многочисленных слуг.

Все материалы по картине «Радуйся, царь иудейский» уже давно были собраны, подготовка завершилась. Крамскому оставалось только написать ее, а писал он быстро. Только занявшись устройством дома, Иван Николаевич вдруг охладел к картине, которая была мечтой всей его жизни. Неужели, став богатым человеком, он пересмотрел свои взгляды и не мог предаваться дерзким порывам вдохновенного художника? Неужели перестал верить, что искусство может оказывать влияние на жизнь? Неужели устал от жизни и осел? Трудно сказать, что произошло с Иваном Крамским, но картина, закрытая линялой коленкоровой занавеской и погнутым железным прутом, стояла и пылилась нетронутой. Летом Крамской занимался домом, писал портреты детей или картинки с натуры, а зимой брался за заказные работы, и мысли о состоянии русского искусства его более не мучили.

Иногда он вспоминал Матрену Саввишну и в мечтах представлял ее рядом с собой. Он уже сильно болел аневризмом, иногда голос прерывался посреди разговора, лицо темнело, и художник обессиленно падал на богатый, дорогой персидский диван. Ему делали уколы морфия, и Крамской приходил в себя, весело шутил. Глаза его загорались, и он чувствовал себя бодро, энергично выпрямлялся, движения его вновь были быстры и сильны. Но посещавшие иногда грезы о Матрене Саввишне казались Ивану Николаевичу реальными, и она словно стояла перед ним, живая, веселая, и только тогда он бывал по-настоящему счастлив.

Строительство роскошного имения обошлось Крамскому в круглую сумму, и тем не менее денежные его дела оставались в лучшем состоянии, он процветал.

Дети выросли, получили прекрасное образование, он даже взял на воспитание в дом осиротевших племянников, дал образование им и хорошо пристроил в жизни. Гостеприимный дом – полная чаша – был поставлен на широкую ногу, там подолгу гостили его товарищи-художники со своими семьями. За обедом собиралось по пятнадцать человек и более. И петербуржская квартира была украшена лучшей мебелью, дорогими портьерами, античной бронзой, зеркалами и ширмами. Своей солидностью кабинет художника напоминал кабинет государственного деятеля или банкира.