Рисунок – портрет электрика, Бричкин показал соседям по дому, но никто этого мужчину не опознал.

Когда он вернулся в отдел, Суржиков был уже на месте и с кем-то оживленно беседовал по телефону.

Увидев Бричкина, Суржиков закончил разговор и махнул ему рукой, подзывая.

– Тут столько новостей появилось, пока тебя не было.

– А я к Аникушкину ездил, вспомнил он, как паспорт у него три года назад украли, он, бедняга, пенсию по инвалидности не мог получить, вот ему и пришлось побегать тогда, чтобы новый получить, теперь паспорт бережет как зеницу ока. Портрет лжеэлектрика ему показывал, не помнит такого, соседи тоже его не признали, а что у вас?

– Вчера умер Чарущев.

– Да что вы, так быстро?

– Ранение-то тяжелое было. Но у нашего владельца фотоателье объявились наследники.

– И кто это?

– Бывшая жена, у нее с Чарущевым общий ребенок – сын.

– Как интересно, так, может, она его подстрелила? Ну не сама, киллера наняла?..

Суржиков усмехнулся:

– Вряд ли, хотя, судя по характеру выстрела, стрелял далеко не профессионал.

– Вот видите, – удовлетворенно пропел Бричкин, – может, и сама.

– Теперь, что касается огнестрелов: пуля, убившая Жаркова, выпущена из того же оружия, что и пуля, которую мы нашли в доме Лилии Стасовой…

– То есть вы хотите сказать, что в Маргариту Вишневскую и в Жаркова стреляли из одного и того же оружия?

– Именно это я тебе и говорю, – сердито выдал Суржиков. – А вот оружие, из которого стреляли в Чарущева, нигде не засвечено…

– Хорошо бы знать, из какого оружия застрелили Башлыкова, и тогда бы можно было сравнить.

– Узнаем.

– Так что же, Егор Иванович, получается, что Вишневская и Жарков мешали одному и тому же человеку? Может, Чарущеву?

Повеселев, Суржиков заулыбался:

– Сразу видно, мой помощник, меня тоже такие мысли посещают.

– Но доказать-то мы все равно не можем, – вздохнул Бричкин.

– Это как сказать, – Суржиков встрепенулся. – Слушай, а у Чарущева работал художник Михаил Дроздовский? Он, случаем, не сын директора музея Дроздовского? Выясни, пожалуйста.

– Вы думаете, это недостающее звено в цепи Чарущева? – просветлел обрадованный Бричкин.

– Все может быть, не торопи события, а проверь.

Бричкин поплелся к компьютеру, а Суржиков положил на стол свою заветную кожаную папку и, вытащив оттуда бумаги, принялся скрупулезно изучать.

Стрелки часов бежали по кругу. В отделе стояла удивительная тишина, которую взорвал счастливый голос Бричкина.

– Егор Иванович, Михаил Дроздовский – сын заместителя директора Третьяковской галереи Дроздовского Павла Михайловича.

– Интересно, – задумался Суржиков. – Сегодня уже поздно, а завтра с утра придется опять ехать в фотостудию. А ты поезжай с утра к вдовушке, пообщайся с ней, может, что интересное узнаешь…

Когда Суржиков вошел в помещение фотостудии, первой, кого он увидел, была растрепанная, с красными глазами Верочка, рядом с ней стояла бутылка газировки и наполненный водой стакан.

Приблизившись, следователь почувствовал легкий запах перегара, заглушенный духами, и сочувственно улыбнулся:

– Тяжелый вечер выдался?

Держась за голову, Верочка со страдальческим выражением лица простонала:

– Не то слово, вчера поминали Чарущева.

– А вы откуда узнали, что он умер? – удивился Суржиков.

– Так к нам сюда вчера жена его явилась и сказала, что Чарущев умер.

– Как интересно, – оживился следователь. – А она откуда узнала?

– Не могу сказать, наверное, в больнице сказали, – поморщилась Верочка. – Только она заявила, что всех нас уволит, потому что она теперь хозяйка студии.

– Что, прямо так сразу и заявила? – усмехнулся Суржиков.

– Не сразу, – горестно вздохнула Верочка. – Сначала она нам сообщила о смерти Арсения, мы решили помянуть его, и ребята пригласили нас в общежитие. А там… – вспомнив события вчерашнего вечера, она передернулась, – мы немного выпили, а потом Данила Меньшиков с Мишкой Дроздовским приехали, мы еще добавили, и вдова с Мишкой поругалась, стала кричать, что нас всех выгонит.

– И чем все закончилось?

– Марат Гареев пошел провожать ее и не вернулся. А сейчас ни одной души, только я на работу зачем-то пришла, а ни художников, ни фотографов, – развела она руками, – никого нет…

– Да, сложное время вы переживаете, – посочувствовал Суржиков. – А не подскажете, Михаила Дроздовского отец сюда пристроил?

– Да что вы, – возмутилась Верочка. – Это Чарущев ездил, унижался перед отцом Дроздовского, просил, чтобы Мишка у нас поработал, мол, он такой талантливый, без него наша студия пропадет, подлизывался к нему, ведь у Дроздовского отец в администрации Третьяковки. Чарущев знаете какой змей был, везде ради своей выгоды проползет.

– Надо же, как вы хорошо своего начальника знаете.

– Еще бы, – блеснули ее глаза злорадством. – Я много чего про него знаю, только, что у него жена была с сыном, не знала, – с запоздалой обидой и ревностью выдохнула она.

– Так, может, он сам не придавал значения ни жене, ни ребенку, – вкрадчиво пропел Суржиков. Ему не понравилось, что Верочка отвлеклась от важной темы. – Может, чайку попьем? Все равно у вас клиентов нет.

– Хорошо, – Верочка пошла в приемную у кабинета Чарущева, принесла электрический чайник, чай, сахар с лимоном и чашки.

– Это то, что вам крайне необходимо сейчас, – довольно потер руки Суржиков.

Налив чая, Верочка бросила в свою чашку лимон, размешала сахар и с наслаждением сделала глоток.

– Восхитительно, – прошептала она. – У меня даже голова перестала болеть.

– Замечательно, я рад. Так вы говорите, вы своего шефа видели насквозь?

Допив чай, Верочка блаженно закрыла глаза.

– Не то слово, сейчас я понимаю, что дрянь он был редкостная.

– Да что вы?! – удивился Суржиков. – И в чем же это выражалось?

– Все, что он делал, делал только для собственной выгоды. Он везде искал клиентов, он даже в дорогой клуб вступил для того, чтобы толкнуть картины или найти заказчика на портреты.

– Это тот клуб, в котором убили Эдуарда Хруста?

– Да, – ответила она. – Если бы не Чарущев, Эдуарда бы не убили, я знаю это точно. Буквально перед смертью Эдика я слышала, как они ругались, и подслушала, как Хруст обвинял Арсения в каких-то махинациях.

– Как вы думаете, о каком мошенничестве говорил Хруст?