— Вот здесь вы не правы. На этом подъеме земля будет подвержена оседанию; это нарушит все ваши определения уровней. Все еще можно спасти, если использовать большое количество бетона. Но надо действовать быстро, а не стоять разинув рты. Земля высыхает, и скоро всего бетона города не хватит, чтобы сдержать ее. И не забудьте положить в бетон побольше песку.

Обернувшись, Молин увидел нечто нелепое и смешное. Это была высокая молодая женщина не старше двадцати пяти лет, с холодными правильными чертами лица и длинными черными волосами, в высшей степени странном балахоне из белой льняной ткани в складку, с наброшенной на плечи овечьей шкурой. Жрец с недовольством и изумлением смотрел на женщину, но та не обращала на него внимания, это также было нелепым: никто не смел не обращать на него внимания. Женщина разглядывала чертежи с таким видом, словно те были нарисованы щепкой на песке.

— Кто разработал эту дурацкую груду камней? — спросила она. — Она развалится после первого же неприятельского натиска.

Стоявший рядом с Молином главный зодчий покраснел от ярости и начал переминаться с ноги на ногу, словно его прихватил приступ подагры. Окинув взглядом сероглазую женщину, Молин тем же зловещим тихим голосом, которым разговаривал с зодчим, спросил:

— Ты сможешь сделать лучше?

Женщина вскинула брови, изобразив высшую степень презрения, какую только видел Молин.

— Конечно.

— Если ты не сдержишь слово, — утвердительно сказал жрец, — тебе известно, что произойдет.

Женщина взглянула на него так, что всем стало ясно: его угрозы забавляют ее.

— Пергамент, пожалуйста, — сказала она, сбрасывая чертежи на землю и усаживаясь на глыбу с видом царицы, ожидающей, когда ей принесут письменные принадлежности. — И вам следует прямо сейчас позаботиться о бетоне, пока земля не высохла. Эту часть вашей стены я сохраню. Ты… — ткнула она в одного из зодчих, — пошлешь кого-нибудь к крупнейшему стеклодуву города, чтобы забрать у него весь бой.

— Бой?

— Битое стекло. Хорошенько его покрошите. Оно пойдет в бетон… Для чего?! Вы хотите, чтобы крысы и кролики рыли под вашей стеной подкопы? Оставляли дыры, в которые люди смогут налить кислоту или что-нибудь похуже? Ну-ну!

Зодчий, к которому она обратилась, обернулся к Молину за позволением, а затем поспешил прочь. Жрец повернулся к женщине, намереваясь что-то сказать ей, но уже принесли пергамент и серебряное стило, и она с поразительной быстротой принялась чертить по гладкой поверхности кожи, без линейки выводя совершенно прямые линии, без приспособлений — идеальные окружности. Молину пришлось приложить усилие, чтобы сдержать в своем голосе издевательские нотки.

— Кто вы такая? — спросил он.

— Вы можете звать меня Сивени, — сказала женщина, не поднимая головы, словно царственная особа, оказывающая милость нищему. — А теперь взгляните сюда. Вот эта защитная стена спроектирована не правильно; она не выдержит амбразур. Ты ведь, разумеется, собираешься со временем делать амбразуры…

Молин стал вежливо упрашивать ее говорить очень тихо; амбразуры были запрещены в империи, кроме разве что по специальному разрешению, да и жрец собирался возводить их… только не прямо сейчас, когда важно было не сделать ни малейшего намека на отделение. Уговорив Сивени, он все равно не расстался с беспокойством. И дело в не в том, что Сивени — редкое в Санктуарии имя, вовсе нет. Молина тревожило воспоминание о том, как какое-то время тому назад в заброшенном храме богини с таким именем бронзовые двери были сорваны с петель и брошены на улицу; и все указывало на то, что сделано это было изнутри…

Сивени же, разумеется, зная все эти мысли Молина, божественным дарованием считанные из его головы, забавлялась происходящим. Ее забавляло, что она, изобретатель зодчества, помогает строить человеку, изгнавшему ее жрецов из Санктуария, смущая и раздражая его. Подобно многим богам, она имела любовь к парадоксам.

Такая слабость была одной из немногих радостей, которые она могла позволить себе с того времени, как она, Мрига и Харран вернулись из Ада. Харран умер, убитый Стратоном во время нападения на старые бараки пасынков. Две женщины, вместе с собачкой Харрана Тирой и Ишад в качестве провожатой спустились в преисподнюю, просили его жизнь у черной Царицы Ада и (к своему удивлению) получили ее.

Устроено было все достаточно своеобразно. Харран (изображавший цирюльника и после смерти) выбрал раненое тело с умершим рассудком, чтобы его душе было где жить. Царица выпустила их всех из Ада с условием, что отныне они будут отбывать срок Харрана в Аду, умирая по очереди. В настоящее время в Аду находилась Тира, получая от этого огромное наслаждение, судя по неясным видениям, иногда приходившим к Сивени. Царица Ада сделала ее своей любимицей. Но как теперь будет действовать остальная часть соглашения, даже если оно осталось в силе, Сивени понятия не имела. Врата Ада закрылись. Колдовство, делавшее Ишад неуязвимой, существенно ослабло со времени потери Сфер Могущества.

И врата Рая, похоже, тоже закрылись; илсигских богов, ограждая от окружающего мира, заперло внезапное ужасающее обретение могущества Буревестником. Первоначальный замысел Сивени и Мриги заключался в том, чтобы забрать Харрана на небеса вместе с собой, в высокий прекрасный дворец-храм в стране, находящийся за пределами временного измерения. Но они слишком надолго задержались в мире смертных, ожидая, пока Харран соберет свои пожитки и привыкнет к новому телу… и, пробудившись однажды ночью, обнаружили, что врата Рая закрыты для них, и назад пути нет. Они застряли…

Теперь Сивени разгуливала по миру смертных без доспехов, без меча, уничтожающего одним взмахом целые полчища, и возводила городские стены, обдумывая, как бы отомстить Молину Факельщику. Отчасти все случившееся было его виной. Харран никогда не пришел бы к мысли призвать Сивени из жуткой успокоенности илсигских небес, если бы Факельщик не прогнал ее жрецов из Санктуария. А теперь, думала богиня, оглядывая возводимую стену, — теперь ему придется заплатить за это. Возможно, не прямо сейчас, но, с точки зрения богов на время, достаточно скоро.

— Эй, Сероглазая! — донесся крик одного из каменщиков. — Мы готовы продолжать!

Она состроила гримасу, радуясь, что каменщик не может видеть выражение ее лица сквозь клубящуюся в знойном воздухе пыль. Все называли ее Сероглазой — в шутку. Этим людям нельзя было открыться, кто она есть на самом деле. Совсем недавно она сидела, холодная и спокойная, в своем дворце на небесах, слышала, как почтительно произносят ее имя, вдыхала поднимающиеся благоухания щедрых жертвоприношений, спускалась вниз, полная могущества, чтобы помочь обратившимся к ней. Теперь ничего подобного.

Любовь к ней была, это да. Но хорошо ли это?..

— Хорошо, — крикнула она в ответ. — Киван, — прокричала она, обращаясь в другую сторону, — поворачивай кран, парень, раствор уже мокрый! Вон на те три ряда. Да, на эти. Давай на подъемник! Где чернорабочие?