– Вы правы, милорд, такая договоренность отражена в этом документе, и мы делаем все возможное, чтобы достичь этой цели. Однако война – дело непростое, выбить испанцев с захваченной ими территории – не то же самое, что поставить подпись на указе. Но будьте уверены, вскоре вас настигнут самые приятные известия.

– Рад это слышать. Что там дальше?

– Я бы хотел обсудить количество духовных лиц, которые будут сопровождать французскую принцессу в Лондон. Для совершения разного рода обрядов католической церкви Генриетте-Марии потребуется не менее трех десятков священнослужителей…

И так – больше часа. Строительство католической часовни в самом сердце протестантской Англии, вера, в которой станут воспитываться будущие дети Генриетты и Карла, список лиц, которые составят двор новой английской королевы, и еще много подобных вопросов. Джордж Вильерс раздражался и впадал в ярость буквально по любому поводу, Ришелье со смирением кардинала церкви выслушивал его гневные отповеди и продолжал гнуть свою линию с твердостью королевского министра.

Напряжение сняла кошка, с любопытством заглянувшая в кабинет своего хозяина. Ей тоже не терпелось познакомиться с гостем, и потому, побродив вокруг его кресла, демонстративно умывшись и пару раз изящно выгнув спинку, она с присущей домашним любимицам непосредственностью запрыгнула Бэкингему на колени.

– О! Простите, милорд! – воскликнул Ришелье. – Я прикажу унести ее из кабинета!

– Нет-нет, что вы! Моя супруга любит кошек, поэтому я невольно пристрастился к их присутствию в доме. Хотя, признаться, предпочитаю наблюдать, как с кошками играют мои дети. Как ее зовут?

– La Gazette.

– Действительно? – Бэкингем рассмеялся. – Если не ошибаюсь, в Италии слово gazzetta означает мелкую монетку.

– Я никогда не сомневался в ваших познаниях, милорд.

– А в Венеции так называют рукописные листки с объявлениями и сообщениями о произошедших событиях – «La gaxeta de le novità», «Новостей на одну газетту» или коротко – газетта. Их охотно приобретают купцы и путешественники. Ваша пушистая «газетта» приносит какие-нибудь новости?

– Только хорошие, милорд, только хорошие! И я надеюсь, сейчас вы сами в этом убедитесь.

Ришелье снова несколько раз позвонил в колокольчик, но так как Шерпантье уже был здесь, вызов адресовался явно не ему. Через пару минут двое слуг внесли в кабинет большую напольную подставку для картин, установили ее против кресла Бэкингема, еще двое внесли задрапированную тканью картину в раме. По сигналу Ришелье ткань сняли, и перед герцогом оказался портрет Анны Австрийской.

– Хочу посоветоваться с вами, милорд, – произнес кардинал, пытливо вглядываясь в лицо первого министра Англии. – Этот портрет написали по моему заказу, и изначально я собирался преподнести его в подарок ее величеству. Однако теперь думаю, не лучше ли будет отправить его в Лондон, чтобы ее высочество Генриетта-Мария всегда могла иметь перед глазами достойный пример иностранной принцессы на королевском престоле. Что скажете?

Возможно, Джордж Вильерс и хотел что-нибудь сказать, но каким-то странным образом слова застряли в горле, а еще он почему-то не мог вдохнуть полной грудью и унять сердцебиение. Боже, как она была прекрасна! Почему же три дня назад, протанцевав с ней на балу у королевы-матери несколько танцев, он не заметил этой всепоглощающей красоты и грации?

Точнее, не заметить красоту белокурой испанки было невозможно – Анна была хороша собой, и в этом мнении сходились все придворные по обе стороны Ла-Манша. Но на том балу Бэкингем отмечал про себя лишь то, что ему приятно танцевать с такой высокородной партнершей, ему нравится, что их пара притягивает столько взглядов. Теперь же он внезапно осознал: обладать этой женщиной хочется не только в танце. Видимо, на осознание такой простой истины требовалось некоторое время, как вину требуется многолетняя выдержка. Зато теперь Бэкингем был абсолютно уверен, что именно эта дама как ни одна другая достойна его любви.

Кошечка вдруг зашипела и выпустила когти. Замерев, она несколько мгновений смотрела в некую точку перед собой, затем быстрее молнии соскочила с колен английского герцога и стремглав покинула кабинет. Бэкингем, похоже, этого даже не заметил, зато забеспокоился кардинал: он настороженно оглядел помещение и на всякий случай отошел за свой стол, который казался ему надежным препятствием на пути тех, кто мог внезапно возникнуть из тени.

– Бреку, вы здесь?

– Все в порядке, монсеньор, – послышался тихий, лишенный эмоций голос. – Я рядом.

* * *

На самом деле в порядке было не все.

Разумеется, первый министр Англии прибыл в особняк на Королевской площади не один – два Темных и два Светлых телохранителя из лондонских Дозоров повсюду сопровождали его, укрытые от посторонних глаз персональными «сферами невнимания». Одна пара осталась на входе в особняк, другая (пока Бэкингем поднимался по лестнице и ждал, когда о его визите доложат кардиналу) успела вихрем пройтись по кабинету в Сумраке. И с де Бреку, и с дежурной сменой магов, караулящих покой Ришелье, англичане уже были знакомы, поэтому, обменявшись сдержанными приветствиями с «хозяевами», гости самое пристальное внимание уделили поиску магических предметов в помещении. Однако кабинет был чист, англичанам удалось обнаружить лишь слабый магический фон, который объяснялся давным-давно произнесенными заклинаниями, открывавшимися порталами и некогда задействованными артефактами. У караульных были с собой самые обычные, дежурные наборы жезлов, у барона и вовсе только «сфера тишины» и «кольчуга», глаза же людям он привычно отводил сам, без помощи амулетов. Придраться дозорным с Альбиона было попросту не к чему.

Все шло хорошо, англичане за время беседы двух министров успели расслабиться и заскучать. Де Бреку и вовсе покинул кабинет, освобождая пространство для кошки, которая ни за что не зашла бы внутрь, если бы в комнате находился вампир. И La Gazette не заставила себя ждать.

Во втором акте этого спектакля англичане прилежно проверили сквозь Сумрак картину и подставку для оной, а заодно и тех слуг, которые заходили в кабинет. Тут их тоже все устроило – обычные люди принесли обычные предметы, ничего магического, накачанного Силой, зачарованного. Тем бо́льшим было их изумление, когда подопечный вдруг повел себя, будто подвергшийся воздействию.

Конечно, в те годы о любви с первого взгляда говорили как о само собой разумеющемся: мужчинам подчас достаточно было увидеть прелестное личико за отодвинутой шторкой в проезжающей карете или пару мгновений подержать возле губ благоухающий душистой водой платок, случайно оброненный незнакомкой. Влюблялись заочно – в переписке, обмениваясь портретами, и уж телохранители такого дамского угодника, как герцог Бэкингем, давно должны были привыкнуть к внезапно возникающим симпатиям своего подопечного. Но в том-то и дело, что взгляд на портрет в данном случае не являлся первым знакомством с дамой! Разве бывает, чтобы мужчина неоднократно виделся с женщиной, общался, даже танцевал, не проявляя никаких особенных эмоций, – и вдруг обмер от восторга, увидев ту же женщину, но нарисованную на холсте?! А раз так – значит, не обошлось без внушения, приворота, воздействия!