И вдруг медленно текущая церемония изменилась. Один из тех, кто наклонился над покойным графом, засунул в гроб руку и стал там что-то разыскивать. Тетушка увидала это первой и возопила:

— Что ты делаешь, аспид?!

Аспид поднял голову, и я увидела, что это учитель ботаники из Настенькиного института. Именно на него я подумала, что он убийца, когда писала тебе прошлое письмо. Не была уверена, но сейчас…

Продолжая шарить в гробу одной рукой, другой он достал пистолет и принялся наводить его на толпу. Люди отшатнулись, Мария Игнатьевна ахнула, а священник взмахнул кадилом да так и застыл на месте соляным столпом. Я подумала, что было бы лучше, если владыка размахнется и стукнет преступника по голове, но этого не случилось.

Николай не растерялся, он заливисто свистнул и закричал:

— С флангов обходи мерзавца! Держи его! — потом схватил меня в охапку и ринулся в сторону, в защиту деревьев, так как учитель ботаники нацелился в нашу сторону и выстрелил. Раздался крик, и все вокруг повалились на мерзлую землю.

Преступник вытащил руку из гроба, лицо его исказилось злой гримасой, он несколько раз быстро глянул по сторонам и бросился бежать меж могил. Многие бросились было в погоню, но еще пара выстрелов из пистолета отрезвила их, и они вернулись. Я сожалела, что на кладбище не было полиции.

— Николай Львович, не надо, — я ухватила своего штабс-капитана за рукав, намеревавшегося преследовать преступника. — Пойдем лучше к Марии Игнатьевне, ей нужна помощь.

Тетушка упала со складного стульчика и лежала в снегу. Мы подняли ее, я легонько похлопала ее по щекам. Она посмотрела на меня безумными глазами:

— Это бомбист, Полина, он подложил бомбу в гроб. Она взорвется в могиле!

— Не беспокойтесь, мадам Рамзина, сейчас проверим, — успокоил ее Николай, и прах несчастного графа снова был потревожен: тщательно порывшись, мой бесстрашный кавалер ничего не нашел, кроме хладного трупа.

Конец церемонии был скомкан — гроб опустили в землю возле могилы статского советника Рамзина, мужа Марии Игнатьевны. Теперь тетушкина мечта исполнилась — она будет рядом и с мужем и с другом сердца, хоть и горько об этом говорить.

Лазарь Петрович увез Марию Игнатьевну домой в ее карете, запряженной двумя орловскими рысаками. Она все бормотала: «Бомбист, могила взорвется, Викеша…», а отец, поддерживая ее, послушно поддакивал.

Мы остались одни, и я спросила Николая:

— Что ты нашел в гробу?

— Ничего. Кроме тела и окаменелых на холоде цветов, больше ничего. — Он пожал плечами. — Знаешь, Полина, где-то я его видел.

— Неужели ты его не узнал? — я всплеснула руками. — Это же учитель ботаники из института благородных девиц, я тебе его показывала. Иван Карлович Лямпе, из немцев.

— Не помню, — он улыбнулся. — Я все же не могу понять, зачем он там шарил? И он ли убийца? С виду обыкновенный немчик, тихий, белесый. Может, он просто сумасшедший?

— Он не сумасшедший, Николай, он — убийца, — тихо сказала я.

Мне вдруг стало страшно, и я задрожала от мысли, что преступник сбежал, дневника не нашел, так как я его надежно спрятала, и этот кошмар все еще продолжается.

Кошмар не оставил меня и после. Подъехав к дому, мы с Николаем увидели толпу и густой дым, тянущийся из окон моего дома. Боже, что произошло?!

Не помня себя, я бросилась к дому, толпа расступалась, слышались возгласы: «Хозяйка! Пустите хозяйку!» Кто-то назвал меня погорелицей. Я рвалась в дом, но меня удержали пожарные:

— Постойте, сударыня, нельзя вам пока туда. Не время еще.

В толпе послышалось: «Вот она — мать той барышни. Несчастная! Нет, не мать, сестра. Уж больно молода. Той около осьмнадцати будет…»

Я не верила своим ушам! В доме, когда случился пожар, находилась Настя! Этого не может быть!

— У меня девочка дома осталась, Настя! Пустите!

— Не беспокойтесь, спасли вашу Настю. Дыма наглоталась и все.

— Где она? Я хочу ее видеть!

— В Грушевской больнице. Жива она, не бойтесь, — утешал меня высокий брандмейстер с пышными пшеничными усами.

Сзади меня раздался голос:

— Приветствую вас, Аполлинария Лазаревна!

— Это вы, господин Кроликов? Извините, мне нужно в больницу, к Насте.

— Позвольте вас сопровождать, — его просьба выглядела как приказ, и мне ничего не оставалось делать, как обратиться к Николаю и попросить его присмотреть за домом.

По дороге Кроликов сообщил мне, что Настю нашли на втором этаже, в моей спальне, привязанную к стулу и с кляпом во рту. Он приказал немедленно доставить Настю в больницу и послал за мной, думая, что я нахожусь у отца. Посланные полицейские увидели, что в доме Лазаря Петровича устроен самый настоящий погром. Рассказав мне это, Кроликов спросил, есть ли у меня какие-либо соображения. Я ответила, что нет, и в свою очередь рассказала ему, что произошло на кладбище, и что я уверена: убийца, вор и поджигатель — Иван Карлович Лямпе, учитель ботаники и географии из института, где учится Настя.

В больнице усталый доктор в круглых очках сказал нам, что Настя спит, он дал ей снотворного, так как бедная девочка натерпелась, была во взвинченном состоянии и говорить с ней пока нет никакой возможности. А когда она проснется, то он разрешит на несколько минут ее посетить.

Мы с Кроликовым расстались, он поехал в полицейскую управу, а я вернулась домой, чтобы оценить размеры разорения. Николай вовсю командовал рабочими, которых он тут же нанял в мое отсутствие, двумя поденщицами, вытиравшими полы, и дворником, подметавшим двор, полный углей и обгоревших бумаг. На самом деле ущерб был небольшим — подмоченные бумаги, обгорелые занавеси да закопченые шпалеры. Со всем этим можно было справиться. Поднявшись в спальню, я обвела глазами полную неразбериху, но одного взгляда было достаточно, что лаковой шкатулке на месте не было. Убийца добрался-таки до вожделенных семян пандануса.

Пока я так стояла и размышляла, Николай подошел ко мне и обнял, я уткнулась ему носом в мундир.

— Бедная моя девочка, — сказал он, поглаживая меня по волосам. — Хочет казаться сильной, а сама ждет, чтобы ее пожалели и защитили. И не волнуйся, моя хорошая, все устроится, поймают убийцу, и мы все спокойно заживем. Настя закончит институт, ты сама издашь книгу покойного мужа, а Лазарь Петрович станет вторым Плевако, или первым Рамзиным в судопроизводстве.

— А вы? — спросила я его. — Что будете делать вы?

— Не знаю, — он продолжал обнимать меня. Его усы щекотали мне уши, и я поеживалась. — Вернусь в Москву, а может, останусь здесь. Я еще не решил. Но одно знаю точно: сегодня ночью я останусь здесь.

— Как? — воскликнула я. — А гарнизон?

— Пошлю записку полковнику, сошлюсь на чрезвычайные обстоятельства. Он позволит.