Штабс-капитан вскочил на ноги, отобрал у негодяя пистолет и крикнул мне:

— Держи его, Полина, будем вязать! — и стал распутывать на груди концы башлыка.

Вдалеке послышался резкий свист. К нам изо всех сил бежали околоточный с плоской шашкой на боку и несколько обывателей. Я посмотрела на них и со спокойной душой упала в обморок.

Очнулась в санях, куда меня бережно уложил Николай. Надеюсь, что для меня и для всех в городе этот кошмар завершился.

Целую тебя, Юлечка.

До свидания.

Твоя Полина.

* * *

Протокол допроса Ивана Лямпе.

Следственная тюрьма N-ска.

— Ваше имя?

— Иван Карлович Лямпе.

— Вероисповедание?

— Лютеранин.

— Сословие?

— Дворянин.

— Ваш адрес?

— Большая Семеновская, дом купца Головищева.

— Чем занимаетесь?

— Учитель ботаники и географии в Институте благородных девиц.

— Вам знакомо имя Марко Дожибовского, римско-католического вероисповедания?

— Нет, неизвестно.

— А что вы скажете на это: «Разыскивается крестьянин Марко Дожибовский, сбежавший из монастыря святого Бонифация, что около Лодзи, и укравший дорогую церковную утварь?»

— Не знаю, о чем вы говорите.

— Вот его словесный портрет: рост два аршина и пяти вершков, телосложения худощавого, сутулится, руки длинные, кисти рук большие, ногти лопатками. Волосы светлые, на лбу залысины, глаза серые, нос прямой, губы тонкие.

— Эти приметы могут принадлежать кому угодно.

— А что вы скажете на это: «В 1888 году я, Мирослав Зараска, продал человеку по имени Марко украденный паспорт на имя Ивана Карловича Лямпе, лютеранина, уроженца Саратовской губернии»?

— Это подлог!

— Зачем же так? Официальный документ за печатью и подписью. Получили телеграфом из саратовского полицейского управления. Будете сознаваться или продолжите ваше нелепое упорство?

— Могу ли я надеяться на смягчение наказания?

— Это уж суд решит. Сейчас вам дадут перо и бумагу. Извольте все подробно описать!

— Я согласен.

— Допрос окончен. Распишитесь.

Подпись: с моих слов записано верно. Марко Дожибовский.

Допрашивал: следователь И. К. Кроликов.

* * *

Чистосердечное признание подследственного Марко Дожибовского, приложенное к протоколу допроса.

Зовут меня Марко, а фамилию я взял по названию чудотворной иконы Дожибовской Божьей Матери из монастыря святого Бонифация, что под Лодзью. Из монастыря я сбежал много лет назад, а за два года до моего прибытия в Россию, завербовался матросом на корабль «Святая Елизавета». Прошу простить мне мои ошибки в русском языке, так как я совсем недавно выучился писать по-русски.

Однажды в Кейптауне на наше судно поднялся исследователь и географ Владимир Гаврилович Авилов. Сначала я не отличал его от других пассажиров, но когда он вылечил меня от приступа эпилепсии, мне захотелось познакомиться с ним поближе. Я принес ему в подарок шахматы, выигранные в кейптаунском порту у матроса-англичанина в карты, и увидел на столе небольшую баночку. Авилов сказал, что в ней лекарство и достаточно одной крупинки, чтобы почувствовать себя лучше.

Я уже много лет страдаю падучей, и мне очень захотелось вылечиться от этой болезни навсегда. Когда я попросил географа дать мне немного лекарства, он отказал, объяснив тем, что не знает, как оно действует, и что он намеревается отдать вещество в географическое общество, чтобы там разобрались что к чему.

Как мне захотелось забрать себе это снадобье! Вот он — мой шанс! Вылечиться и продавать его по крупинке. Разбогатеть, купить дом, жениться, осесть где-нибудь и стать порядочным жителем.

Покинув «Святую Елизавету» я решил вызнать, что же это за вещество такое? Принимал его по крупинке, по две, и оказалось, что эпилепсия меня больше не посещала, прошел кашель, ревматические боли в суставах из-за постоянной сырости. И что самое главное — я стал сильнее, как мужчина! Неутомим и ненасытен. И я решил во чтобы-то ни стало найти Авилова: мне необходимо было узнать, где он достал это чудесное лекарство.

Но возникло затруднение: я не являлся гражданином Российской Империи, и поэтому не мог передвигаться по стране, не привлекая внимания. В одном из портов мне указали на человека, промышляющего изготовлением и продажей паспортов. Я купил у него настоящий паспорт на имя Ивана Карловича Лямпе, уроженца Саратовской губернии, лютеранина, неизвестно каким образом попавшего в руки этого торговца краденым. Мне тем более подходил этот паспорт, так как говорил я по-русски чисто, научился у Авилова, но с заметным акцентом. А с этими документами я становился немцем, которому позволительно с трудом говорить по-русски.

Не зная, где живет Авилов, я направился в Санкт-Петербург, в Императорское географическое общество, чтобы там разузнать его адрес — я помнил, что об этом обществе Авилов говори мне на корабле. Мне удалось выяснить, что Авилов был в географическом обществе на аудиенции у графа Кобринского и затем уехал в N-ск, на родину. Мне даже удалось увидеть того самого графа, но я не осмелился с ним заговорить.

Но судьба в который раз жестоко посмеялась надо мной. Я прибыл в N-cк в день похорон Авилова, и с его смертью во мне умерла надежда. Что делать? Географ-путешественник никогда не расскажет мне, где он был и откуда у него волшебный порошок.

На похоронах я стоял в толпе скорбящих и краем уха услышал сплетни о том, что граф прислал соболезнование, но сам не приехал. А Мария Игнатьевна очень надеялась. Я не знал, кто такая Мария Игнатьевна, но когда до меня донеслась фамилия «Кобринский», я понял, что мне послан с неба шанс. Как я его смогу использовать, я еще не знал, но со всей матросской ловкостью уцепился за него, словно обезьяна за грот-стень-штаг.

На следующий день я явился с визитом к Марии Игнатьевне и отрекомендовался географом и ботаником, только что из Санкт-Петербурга. Передал ей привет от графа Кобринского, сказал, что он помнит ее и лишь крайняя занятость делами мешает ему навестить старую приятельницу. И чтобы она не сомневалась, я описал ей его, так как видел мельком в Санкт-Петербурге.

Семидесятилетняя вдова раскраснелась, словно барышня, и предложила пообедать с ней. За обедом я рассказал, что вышел в отставку и решил подлечить здоровье, загубленное в путешествиях. Слышал, мол, что возле N-ска есть лечебные грязи, которые напрочь избавляют от ревматизма. Она засмеялась, сказала, что грязей никаких нет, а вот воздух здесь такой, что хоть ножом режь да ешь, особенно по весне, когда цветут яблоневые сады за городом. Я изъявил желание остаться, но посетовал — без места мне будет тяжело прожить, так как пенсион мне вышел небольшой, да и баден-баденовские воды изрядно опустошили мой карман.