Инес пришлось подниматься с посторонней помощью, и если сначала я не знал, что тому причиной: физическая немощь оставившая бедняжку перед лицом ужасной смерти ремость, то стоило лишь увидеть её воодушевлённое, полное отваги лицо, как стало ясно: если что-то и ослабло, то лишь её тело, а никак не дух. Инес буквально лучилась храбростью, и я издал восхищенное восклицание, которое стоило мне ещё одного удара бича.

Смотреть на Хуану, такую худенькую, что единственный страж без труда отнёс обвиняемую к её «почётному месту» на руках, у меня не было сил. И не у меня одного: вид хрупкой девушки растрогал даже жестоких зевак, и многие отводили глаза.

Я тоже отвёл взгляд, но это мало мне помогло, ибо я знал порядок казни. При каждом столбе для приговорённого к сожжению имелась гаррота — железный обруч, стягиваемый закреплённым позади столба винтом. Если преступник раскаивался, обруч надевали ему на шею, палач закручивал винт, ошейник стягивал горло, и жертва умирала от удушья. Это, однако, считалось актом милосердия, подобное наказание применялось только к раскаявшимся и только людьми вице-короля, поскольку монахи не могли убивать людей. Так, во всяком случае, они заявляли.

Дон Хулио и Инес от покаяния отказались, и на них эта милость не распространялась. Хуана, как мне сказал один из находившихся близко и слышавших всё людей, тоже отвергла покаяние, но она тронула даже чёрное сердце палача, и тот, сделав вид, будто счёл её раскаявшейся, удушил бедняжку. Правда, рассказывали и другое: якобы какой-то богач, проникнувшись к Хуане состраданием, подкупил палача, чтобы её мучения были недолгими.

Я слышал, как разгорался костёр — сначала занялся трут, потом хворост, языки огня заплясали и взметнулись ввысь. Я слышал жуткое шипение поджаривавшейся плоти, ужасные хлопки взрывающихся пузырьков жира и, чтобы вытеснить эти кошмарные звуки из сознания, заполнял его, снова и снова мысленно повторяя одно и то же слово: «Месть, месть месть...»

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Путь к северным рудникам я проделал не на чистокровном скакуне, но на жёстких половицах запряжённой мулами тюремной повозки, прикованный цепями к лавке, в компании с облачённым в san-benito содомитом, подвергнутым аутодафе и после сотни плетей получившим вдобавок два года рудников. Меня отправляли на каторгу пожизненно, но поскольку мало кто выдерживал на рудниках больше года, срок приговора особого значения не имел.

Садясь в тюремную повозку, я помахал рукой Матео, которому и самому в скором времени предстояло покинуть застенки святой инквизиции и отправиться в морское путешествие на Филиппины, в Манилу, обычное место высылки из Новой Испании нежелательных элементов. Ссылка вроде бы считалась более мягким наказанием, чем каторга, но с учётом климата, тропических болезней и воинственных туземцев была точно так же равнозначна смертному приговору.

В повозке находилось ещё около дюжины закованных в кандалы мужчин, но все они, кроме меня и содомита, были обычными мелкими преступниками, запроданными на рудники гражданскими властями. Сроки у всех них не превышали года, и они могли надеяться, что их родня, подкупив рудничное начальство, добьётся облегчения их положения и досрочного освобождения. Один из них, метис, осуждённый за кражу мешка маиса для прокорма семьи, отправлялся на рудники уже во второй раз: до этого его приговорили к шестимесячным работам за неуплату долга. Заимодавец не пожелал перенести срок платежа, увеличив процент, и предпочёл, чтобы должника арестовали, судили и продали на рудники, вернув ему вырученную сумму.

Когда дорога становилась слишком крутой или местность слишком неровной, чтобы повозки могли нас везти, заключённых гнали пешком, скованных одной цепью. Но по большей части, однако, нас трясло, швыряло и колотило в лишённых рессор, подпрыгивающих на выбоинах да ухабах фургонах.

Метис напомнил мне каторжника, которого убили у меня на глазах, когда я был ребёнком. Я поделился с ним этим невесёлым воспоминанием, а он в ответ рассказал мне о рудниках. Это тоже были, мягко говоря, невесёлые истории, однако я должен был заранее узнать побольше о своей новой тюрьме, дабы во что бы то ни стало выжить и вырваться на волю. Я поклялся отомстить и не имел права умереть на каторге.

— По прибытии на место первым делом нас всех изобьют, просто чтобы научить покорности, — предупредил он. — Однако бить будут так, чтобы не покалечить, иначе мы не сможем работать.

Моя спина ещё не зажила после порки на аутодафе, той самой, которая толпе зевак показалась недостаточно жестокой. Со стороны, может быть, и виднее, но я знал, что рубцы в память о той экзекуции останутся на моей спине до конца жизни — сколько бы она ни продлилась.

— Приговорённым к пожизненной каторге и рабам на лица ставят клеймо, — рассказывал метис.

Да, я видел такие отметки на лице беглого раба, убитого возле гасиенды. Одна из них представляла собой небольшую букву «С», что могло означать «Санчес», «Сантос» или ещё дюжину возможных имён владельцев рудника, начинающихся с этой буквы.

— Чернокожие рабы и приговорённые к пожизненной каторге выполняют самую тяжёлую и опасную работу — выламывают руду в забое.

Произнося эти слова, метис покосился на меня. Все в фургоне знали о моём пожизненном сроке, но считали испанцем-вероотступником. Да и мой новый приятель не выказывал признаков того, что догадывается о моей смешанной крови.

— Породу крошат железными кайлами и сгребают лопатами в корзины, — продолжал видавший виды сиделец. — Обвалы там самое обычное дело, и многие гибнут, впервые спустившись в шахту и лишь пару раз ударив киркой.

Дон Хулио говорил мне, что владельцы рудников экономят на бревенчатом крепеже для шахт. Большое количество древесины требовалось на топливо для плавилен, а доставлять её приходилось издалека. Замена работников обходилась дешевле, чем брёвна.

До рудничной гасиенды мы добрались чуть меньше чем за две недели. Она находилась на вершине отвесной скалы, у подножия которой протекала стремительная река, обеспечивавшая водой местность, иначе превратившуюся бы в бесплодную пустыню. В этом гасиенда походила на обычные усадьбы землевладельцев, плантаторов и скотоводов, однако скоро стало очевидно, что она совсем не такова. Ворота распахнулись, и наши повозки вкатились на задымлённую замкнутую территорию, где всё было подчинено одной цели — силой вырвать у сопротивлявшейся этому произволу горы драгоценный металл. В горе прогрызали туннели, выносили наружу тысячи и тысячи корзин с рудой, отделяли серебро от бесполезных шлаков — вот для чего служила hasienda de mina[8].