- Эй, ледяная, на выход, - позвали с улицы, не решаясь входить внутрь.

- Айрин, не смей, - потянулся ко мне Сойка.

- Госпожа, это опасно, - высунулся из угла Хасар.

Я криво усмехнулась, оглядела своих побитых защитников.

- Нам нужно время.

И шагнула в холодную ночь южного плена.

Мои провожатые сделали вид, что идущая на своих двоих пленница со свободными руками - дело обычное, можно сказать, запланированное. Похоже, никто и не ждал от нас, что мы будем сидеть связанными баранами. Суровая репутация, пусть и незаслуженная лично мною, приятно грела душу.

Я шла в окружении конвоиров, а внутри нарастало неуместное веселье. Хотелось разорвать пелену настороженного внимания и выкинуть что-нибудь эдакое, абсолютно дурацкое. Например, повернуть голову и громко сказать «бу» на ухо солдату. И, ожидаемо, получить в ответ штыком промеж глаз, чтобы больше так не шутила. Пожалуй, не стоит пугать и без того пуганых.

Солдаты шли плотным строем, выставив в мою сторону обнаженные штыки, отчего создавалось стойкое впечатление, что меня взяло в плен невиданное многоногое и многозубое чудовище и ведет в свое логово на съедение.

Блестели штыки, напряженно сопели конвоиры, вокруг дремал утомленный лагерь. Даже костры и те потеряли былую мощь, ныне скромно переливаясь красноватыми углями отгоревших дров. Где-то вдалеке слышалось ржание, в той стороне ночевал табун. Слева доносились стоны и громкие голоса, там вовсю горели костры, лампы, метались тени и темнели кресты на боках палатки. Госпиталь.

Несмотря на глубокую ночь, лагерь продолжал жить своей непростой жизнью. Шагали в темноту смены часовых, торопились к лошадям вестовые, прижимая к бокам сумки с архиважными поручениями, густой храп доносился от костров, где лежали вповалку бойцы. В стылом ночном воздухе горечь осени смешивалась с ароматами дыма, мужского пота, крови, пороха, страха и доблести и уносилась вверх, к равнодушному сиянию звезд.

Мы немного затормозили около просторной палатки, входное полотнище хлопнуло за спиной одного из конвоиров и тут же распахнулось обратно.

- Заходи, - мотнул он головой.

Я вошла, огляделась. Временность сего пристанища чувствовалась во всем. Серое одеяло так и осталось свернутым на узкой койке. Сбоку на столе были в беспорядке навалены карты и бумаги, шинель брошена на кровати, а керосиновая лампа покачивалась под потолком, заливая желтым светом широкий стол. Сидящий за ним мужчина сосредоточенно писал. Не прекращая своего занятия, он отдал короткую команду:

- Свободны.

- Но?! - попытался было возразить один из конвоиров и тут же нарвался на повторное и угрожающее:

- Свободны!

Конвоиров как ветром сдуло. Полотнище удовлетворенно захлопнулось за ними, оставляя нас наедине. Я хмыкнула - дисциплина, однако, прошла к столу, выдвинула табурет и уселась на него. Зоркий взгляд голодного человека (тушенка уже испарилась от беготни по лесу) выхватил стоящий на столе котелок, заботливо обернутый в газету. Пододвинула к себе, открыла крышку. М-м-м, каша с мясом. Уже успела остыть, но еще не заледенела.

Мужчина, наконец, дописал свое важное донесение, отложил перьевую ручку в сторону, помахал листом, подсушивая чернила.

- Так проголодалась? Давно по лесам бегаешь? - спросил, не глядя в глаза.

- С тех пор, как к нам решила наведаться тайная канцелярия, - пробубнила с набитым ртом. Высоко поднятые брови отца и неодобрительный взгляд… Да, я в курсе, что мои манеры значительно ухудшились за последнее время, но время такое, что не до манер.

- Значит, канцелярия.

Тонкие пальцы рассерженно забарабанили по краю стола. Отец рывком поднялся, потер лицо. Я следила за ним и не могла не видеть, как он устал, как опухли и покраснели от бессонных ночей глаза, а лицо осунулось и побледнело.

Отец опустился передо мной на колени:

- Она была права, - вглядываясь в мое лицо, он покачал головой и огорченно поджал губы, - твой дар еще удивит своей силой.

- Я тоже рада тебя видеть, папа, - отложила в сторону ложку.

- Прости, - выдохнул он, обнимая, - прости за все, солнышко.

В Танилграде отца уважали за твердость, он всегда держал слово. К нему приходили за советом соседи, отцу прочили место народного судьи, так как в споре его нельзя было подкупом заставить встать на чью-либо сторону. Он был опорой семьи, нашей каменной стеной, за которой так легко было укрыться маленькой девочке. Но девочка выросла, а стена оказалась с тайниками.

Я отстранилась, чувствуя огромную неловкость. Он понял. Встал, отвернулся к стене палатки, как будто там можно было найти подсказку по разбиванию стен между близкими.

Повисло тягостное молчание. Глупо. Я так мечтала об этой встрече, так надеялась на нее, а теперь сердце раздиралось на две половинки от противоречивых обид, и любовь в нем боролась с оскорбленной гордостью.

Он мой отец и любит меня!

Он обманул и предал, заставив поверить, что дара нет.

Он хотел, как лучше, хотел, чтобы я жила обычной жизнью, не сталкиваясь со злом.

Он сделал выбор за меня, как будто я кукла, а не живой человек.

Он хотел…

- Твои не бросятся спасать командира от ледяной? - разорвала молчание, когда в голове не осталось больше здравого смысла.

Отец повернулся, и на мгновение мне показалось, что его глаза покраснели еще больше. Нет, точно показалось. Такие мужчины, как он, никогда не плачут.

- Я - маг, - пожал плечами, словно извиняясь за данный факт, - и не самого низкого уровня. Так что наша беседа наедине лишь добавит мне популярности. Полог тишины я повесил, не переживай.

- У меня осталось мало сил, чтобы переживать.

Обида взяла верх. В горле образовался комок горечи, который никак не хотел проглатываться. Еще немного - и плотина прорвется, выплескивая наружу накопленные боль, страх, отчаяние.

- Если бы я мог…

- Мог!

Я с ужасом поняла, что кричу и не могу остановиться.

- Мог все рассказать! Мог дать право выбора, а не лгать!

- Риш! - он попробовал меня одернуть.

- Нет больше Риш. Посмотри на меня! Что во мне осталось от прежней белокурой девочки, которой ты так восхищался? Я - Айрин, папа. Ледяная ведьма. Та самая, от которой вы пытались меня уберечь. И я ничего не знаю. Ни о даре, ни о ледяных. Одни только дедовы сказки, а сказки, как оказывается, врут.

Он не перебивал, давая выговориться, и только потемневшее лицо и тусклые глаза говорили о том, что каждое мое слово находит кровавый путь в его сердце.