И это еще отнюдь не предел волшебства.

78. Бывают дни, когда мы приглашаем принять участие в наших забавах жен, сестер, кузин и их подруг.

И вот в назначенный час начинают прибывать легкие коляски и резвые лошади, несущие красавиц, перья и цветы. В туалетах этих дам есть что-то военное и кокетливое, и взгляду знатока время от времени удается рассмотреть даже тех из них, кто лишь по воле случая не оказался на виду.

Вскоре бока колясок приоткрываются, позволяя заметить сокровища Перигора, чудеса Страсбурга, лакомства от Ашара и все движимое, что только можно найти в самых затейливых гастрономических лабораториях.

Не забыто и про пылкое шампанское, которое колышется и искрится в руке красотки; все садятся на траву, едят, взлетают пробки, присутствующие болтают, смеются, шутят всласть, ведь вместо гостиной тут – весь окружающий мир, а источник освещения – само солнце. Впрочем, аппетит, этот дар небес, придает трапезе живость, неведомую в закрытых помещениях, как бы те ни были разукрашены.

Форма для паштета

Тем не менее, поскольку все это должно закончиться, старейшина подает знак; мужчины берут ружья, дамы – свои шляпки. Все говорят друг другу «до свидания», и красавицы упархивают, чтобы снова появиться лишь на исходе дня.

Вот что я видел в высших классах общества, куда изливает свои воды Пактол[140], хотя все это вовсе не обязательно.

Я охотился в самом сердце Франции, в глубинке департаментов, и видел там, как на охотничьи привалы приезжают очаровательные женщины, молодые, сияющие свежестью особы, одни в открытых колясках, другие в скромных двуколках или просто на осликах, составляющих славу и богатство обитателей Монморанси; я видел, как эти дамы первыми смеются над неказистостью своих транспортных средств, видел, как они, усевшись на лужайке, раскладывают индейку в прозрачном желе, домашний паштет и совсем готовый салат, который остается только перемешать; видел, как они, легконогие, танцуют вокруг бивачного костра, разожженного по такому случаю; я принимал участие в их играх и шалостях, сопровождающих эту кочевую трапезу, и совершенно уверен, что и без особой роскоши можно ощутить не меньше очарования, не меньше веселости и получить не меньше удовольствия.

Эх! Почему бы на прощание не обменяться парой поцелуев с королем охоты, ибо он в блеске своей славы, и с неудачником, ибо он несчастен, да и с другими, чтобы никто не ревновал? При расставании обычай это разрешает, это не только позволено, но даже предписано.

Друзья мои! Вы – благоразумные охотники, что основательно целятся, метко стреляют и предусмотрительно заботятся о заполнении корзин для дичи еще до прибытия дам, ведь из опыта известно, что после их отъезда охота редко бывает плодотворной.

Люди теряются в догадках, пытаясь объяснить, почему так происходит. Одни приписывают это работе пищеварения, из-за чего все чувствуют себя несколько отяжелевшими, другие – рассеянному вниманию, которое никак не удается сосредоточить; третьи – откровенным разговорам, из-за которых может возникнуть желание поскорее вернуться.

Что касается нас,

то мы полагаем, что поскольку дамы еще пребывают на заре своих лет, а охотники – материя легковоспламенимая, то нет никакой возможности, чтобы между обоими полами не проскочила эротическая искра, которая пугает стыдливую Диану-охотницу, – вот она в своем неудовольствии и лишает ослушников своих милостей на весь остаток дня.

Мы говорим «на весь остаток дня», ибо история Эндимиона[141] сообщает нам, что после захода солнца богиня уже не так сурова (смотри картину Жироде[142]).

Охотничьи привалы – девственная материя, и мы лишь слегка ее коснулись; она могла бы стать темой столь же занимательного, сколь и поучительного исследования. Завещаем ее умному читателю, который захочет этим заняться.

79. «Живут не тем, что едят, – гласит старая пословица, – а тем, что переваривают».

Получается, для того, чтобы жить, надо переваривать, и эта необходимость подчиняет своей власти и бедного и богатого, и пастуха и короля.

Но как же мало они знают о том, как происходит пищеварение!

Большинство подобны г-ну Журдену[143], который говорил прозой, не подозревая об этом; и именно для них я набрасываю вкратце общедоступную историю пищеварения, ибо убежден: г-н Журден сделался гораздо довольнее, когда философ уверил его, что все сказанное им было прозой.

Чтобы познать пищеварение в целом, надо изучить, что ему предшествует, а также его последствия.

80. Аппетит, голод и жажда предупреждают нас, что тело нуждается в подкреплении, и боль, этот универсальный сигнализатор, незамедлительно начинает мучить нас, если мы не хотим подчиниться.

В этом случае требуется что-нибудь съесть и выпить, это и есть прием пищи – операция, которая начинается в тот момент, когда пища поступает в рот, и завершается, когда она попадает в пищевод[144].

На этом отрезке пути, всего-то в несколько дюймов, много чего происходит.

Зубы измельчают твердую пищу; всякого рода железы, устилающие ротовую полость, увлажняют ее, язык ее перелопачивает, после чего прижимает к нёбу, чтобы выжать из нее сок и просмаковать вкус; выполняя эту функцию, язык лепит из прожеванной пищи комок, затем, упираясь в нижнюю челюсть, выгибается посредине, чтобы у его корня образовался скат, по которому пищевой комок проталкивается в заднюю часть рта, к зеву, а тот, в свой черед сокращаясь, пропускает его в пищевод, чье перистальтическое движение направляет его в желудок.