82. Из всех процессов, происходящих в организме человека, пищеварение сильнее всего влияет на его моральное состояние.

Это утверждение никого не должно удивлять, ибо невозможно, чтобы дело обстояло иначе.

Из первооснов простейшей психологии нам известно, что душу можно впечатлить лишь при посредстве подвластных ей органов, которые устанавливают ее отношения с внешними объектами; отсюда следует, что, если эти органы плохо сохранились, плохо восстановились или раздражены, это состояние деградации неизбежно оказывает влияние и на ощущения, которые при случае тоже становятся посредниками интеллектуальных операций.

Именно то, как обычно происходит и особенно как заканчивается пищеварение, чаще всего и делает нас унылыми или веселыми, неразговорчивыми или словоохотливыми, угрюмыми или меланхоличными, притом что сами мы не осознаем причины этого, а главное – не способны изменить свое настроение.

В этом отношении весь цивилизованный род людской можно разделить на три большие категории: упорядоченные, сдержанные, расслабленные.

Из опыта известно, что все те, кто оказался в каждой из этих категорий, не только имеют схожие природные предрасположенности и общие естественные наклонности, но еще и сходным образом выполняют задачи, которые случай возлагал на них в течение жизни.

Поясню на примере, взяв его из пространной области литературы. Я полагаю, что чаще всего именно желудок диктует литераторам выбор жанра.

С этой точки зрения комические поэты должны быть среди упорядоченных, трагические – среди сдержанных, а элегические и пасторальные – среди расслабленных; отсюда следует, что самого слезливого поэта отделяет от самого комического лишь некий пищеварительный градус.

Судя о храбрости именно на основании этого принципа, в те времена, когда принц Евгений Савойский причинял величайшее зло Франции, кто-то из придворных Людовика XIV воскликнул: «О! Если бы я мог наслать на него недельный понос! Я превратил бы его в величайшего за…нца Европы!»

«Поспешим бросить в бой наших солдат, – говаривал некий английский генерал, – пока у них желудок еще набит мясом».

Пищеварение у молодых людей часто сопровождается легкой дрожью, а у стариков довольно сильной сонливостью.

В первом случае природа убирает тепло с поверхностей, чтобы использовать его в своей внутренней лаборатории; во втором – ослабленной возрастом силы уже не хватает и для работы пищеварения, и для возбуждения чувств.

В первые моменты пищеварения опасно предаваться умственному труду, еще опаснее в этом смысле эротические наслаждения. Мощное течение в сторону столичных кладбищ каждый год уносит туда сотни мужчин, которые, хорошо пообедав, а порой даже слишком хорошо пообедав, не сумели вовремя закрыть глаза и заткнуть себе уши.

В этом наблюдении содержится предостережение даже для молодежи, которой все нипочем, совет для зрелых мужчин, забывающих, что время никогда не стоит на месте, и уголовная кара для тех, кто оказался не с той стороны пятидесятилетнего рубежа (on the wrong side of fifty).

Некоторые люди бывают раздражительны все то время, пока у них длится пищеварение; не стоит в этот момент подсовывать им проекты или просить их о снисхождении.

К их числу относился маршал Огро: в первый час после обеда он буквально истреблял все вокруг – и друзей и врагов.

Однажды я сам слышал, как он говорил, что в армии есть два человека, которых он как генерал-аншеф всегда волен расстрелять, а именно: главный комиссар-распорядитель и начальник его штаба. Присутствовали оба; генерал Шерен ответил мягко, но остроумно; распорядитель не ответил ничего, хотя, возможно, что-то при этом подумал.

Я был в то время прикомандирован к его штабу, так что мой прибор всегда держали на столе; но я редко приходил, остерегаясь этих периодически налетавших шквалов и не желая, чтобы одно лишнее слово отправило меня томиться в тюрьму.

С тех пор я часто встречал его в Париже, и поскольку он непременно высказывал мне сожаление, что не видит меня чаще, то я не стал скрывать от него причину. Мы вместе над этим посмеялись; однако он почти признался мне, что я был не так уж и не прав.

А в те времена мы стояли в Оффенбурге, и в штабе жаловались, что нам не подают ни дичи, ни рыбы.

Эта жалоба была обоснованна, ибо таково общепринятое правило: так уж повелось, что победители должны получать хороший стол за счет побежденных. Поэтому я в тот же день написал местному лесничему весьма вежливое письмо, указав ему на недуг и прописав лекарство.

Лесничий оказался старым солдафоном, длинным, сухопарым и чернявым, он терпеть нас не мог и не жаловал из опасения, как бы мы всерьез не обосновались на его территории. Так что его ответ был почти отрицательным и полным уклончивых отговорок. Дескать, лесники разбежались из страха перед нашими солдатами, рыбаки перестали подчиняться, воды слишком вздулись и т. д. и т. д.

Эти столь уважительные причины я оспаривать не стал, но отправил к нему на постой десять гренадеров, чтобы он поселил их у себя и кормил вволю до нового приказа, то есть на срок совершенно неопределенный.

Правильно назначенное лекарство немедленно возымело свое действие: на следующий же день с самого раннего утра к нам прибыла богато нагруженная повозка; лесники наверняка вернулись, а рыбаки стали послушны, поскольку нам доставили столько дичи и рыбы, что мы могли бы пировать больше недели: косули, вальдшнепы, карпы, щуки – это было сущее благословение.

Получив это искупительное подношение, я избавил незадачливого блюстителя лесов и вод от его гостей. Он явился нас проведать; я сделал ему внушение, и в течение всего оставшегося времени, что нам довелось провести в том краю, мы не могли нарадоваться на его поведение.

83. Человек не создан для безостановочной деятельности; природа пожелала сделать его существование прерывистым, поэтому время от времени он вынужденно перестает воспринимать действительность. Периоды его активности могут увеличиваться, варьируясь в зависимости от природы ощущений, которые ему приходится испытывать, однако сама непрерывность жизни приводит его к тому, чтобы желать отдыха. Отдых ведет ко сну, а сон порождает сновидения.

Здесь мы подходим к последним рубежам человеческого, потому что спящий человек уже не является общественным существом; закон его все еще защищает, но более им не повелевает.

И здесь же мне естественным образом вспоминается довольно странный случай, рассказанный доном Дюаже, который некогда был приором картезианской обители Пьер-Шатель.

Дон Дюаже происходил из очень хорошего гасконского рода и отлично прослужил двадцать лет пехотным капитаном, став кавалером ордена Людовика Святого. Я ни за кем не знаю более кроткой набожности и более приятного умения вести беседу.