ожил Джин Келли и начал плясать под водостоком. Йау-Йау вытерла лицо. Это всего лишь вода. Никто не просит танцевать и петь под дождем, просто потерпи. Она натянула капюшон вирткомба и вышла из темного переулка. Толпа на улице, похоже, редела. Костюмы от ливня портились; группы танцоров шушукались и смеялись, беспечно шлепали по переполненным канавам. Семейные оркестры устроили перерыв, укрыв под навесами магазинов драгоценные барабаны. Блеснули рога в свете уличных фонарей, качнулись резиновые груди: группа омерзительно прекрасных desconfigurados[152] шла через толпу; величественные демоны, черные как грех, возвышались над заурядными гуляками, блистая сатанинским высокомерием.

Мертвые и живые вели себя с подчеркнутым спокойствием, как разводящиеся супруги на последнем званом ужине. Но это не скрывало их тревогу. Свечение над Ла-Брея Йау-Йау видела даже сквозь завесу дождя.

– Йау-Йау.

Не голос, а бульканье кровавых пузырей, протянутая рука – осколки костей, торчащие из разорванной плоти. Ногти обломаны. Йау-Йау узнала цвет лака.

– Яго?

– Твою ж мать, это больно… А говорили, что мне никто больше не сумеет навредить. Вот сволочи.

Вирткомб загрузил из небольшой встроенной памяти правила элементарной первой помощи. Йау-Йау осторожно вывела Яго из укрытия за ящиками из-под фруктов и массивными мусорными баками, уложила на спину. Его грудь вздымалась под оболочкой из блестящей лайкры, в теплом, пронизанном неоном воздухе дыхание превращалось в пар. Прохожие шли мимо. В некровиле кровь на асфальте не удостаивали даже беглым взглядом.

– Иисус, Иосиф и Мария… Яго…

Из уголка его рта сочилась кровь. Видя, что он не может даже пошевелиться, Йау-Йау присела рядом и вытерла кровь узорчатой подкладкой своей кожаной куртки. Те, кто его бил, целились в голову. Лупили бейсбольными битами, металлическими трубами, молотками. Он закрывал лицо руками. Кисти, предплечья, плечи больше всего пострадали. Левая бровь кровоточила без остановки, уши ужасно распухли и посинели. Кровь и пудра с блестками. Йау-Йау задалась вопросом, не отравится ли он.

Яго рассмеялся. Явственно заскрежетали сломанные ребра.

– Со мной все будет в порядке. Шалтай-Болтай соберется сам. Они не должны были бить меня так сильно. Ублюдки… – Он осмотрел изуродованные руки. Дождь размазал кровь по запястьям. – На то, чтобы привести их в нужный вид, ушло пять часов!

– Кто это сделал, Яго? Мясо? Некрофобы?

Яго покачал головой, его затошнило, и он сплюнул в канаву.

– О, ради Бога, помоги мне встать. Как же это унизительно. – Йау-Йау подняла его и, как сломанную куклу, прислонила к стене магазина электротоваров. Для четырех утра – классическая поза: вечер с другом и бутылкой удался.

– Йау-Йау, послушай. Мартика Семаланг. Ее схватили.

– Ее схватили? У кого она? Что случилось?

– Первый признак хорошего адвоката – пытливый и дисциплинированный ум. – Яго поморщился. – Люди, которые сделали это со мной… Я встретил ее, как ты и сказала, на углу, прозвучали правильные пароли, «Лестница в небеса», «Долбаный Дэвид Нивен», вся эта хрень для пятилеток. И вот она задает вопросы, на которые я не знаю ответов, и я пытаюсь сказать ей это, как вдруг подъезжает большая черная машина, и шесть придурков-модификантов выходят, бьют меня битой по физиономии, тащат эту Семаланг внутрь, бьют меня еще немного, потому что им, кажется, очень понравился сам процесс.

– Ох, Яго.

Неужели все это должно было случиться? Неужели в каждом частном расследовании необходимо вот так бегать туда-сюда, не понимая, что происходит? Бывало ли когда-нибудь, что все части головоломки складывались, как в модели континентального дрейфа, и адвокат-расследователь мог спокойненько сидеть и решать проблему в тишине и уюте своей гостиной, с пивом и приятной фоновой музыкой?

– Окажись на моем месте ты, carnito[153], тебя бы уже засунули в резервуар Иисуса. Я пытаюсь донести до тебя эту истину. Большая черная машина – помнишь? Это был катафалк из Дома смерти. Со знаком в виде буквы V на двери, да-да. И я узнал шныря в костюме, который командовал. Большой говнюк по фамилии Ван Арк. Он знаменитость. Руководит центральным Домом смерти Святого Иоанна. Эй. Постой, Йау-Йау. Вижу, ты готова умчаться прочь, стуча каблучками, и причинить добро по списку. Но сперва вспомни наш прерванный разговор.

– Что-то про какого-то Макгаффина?

– М-да. Что получится, если забрать у адвоката усилители памяти… Макгаффин – это приспособление для ловли львов в Шотландии.

– Я помню: но в Шотландии не водятся львы.

– Следовательно, никакого макгаффина не существует. И уж точно никакого Ларса Торвальда Алоизиуса МакГаффина. Его никогда не было, если не считать фильмов Альфреда Хичкока. Хорошо, что у тебя удобная обувь, Йау-Йау, потому что кто-то играет с тобой в догонялки. – Яго махнул рукой, поморщился и несколько мгновений дышал с трудом. – Вот дерьмо. Тебе не кажется, что такие вещи никогда не случаются с нелюбимыми платьями?

– У меня нет никаких платьев, Яго.

– Тебе же хуже. В классической теории Хичкока у «макгаффина» единственный смысл – заставить человека, который уже бежит, не останавливаться.

– То есть меня?

– И того, кто попытался тебя токнуть. А также того, кто забрал у меня твою клиентку. Пока вы все бегаете вокруг, как безголовые петухи, по-настоящему важные события происходят где-то совсем в другом месте.

– А Мартика Семаланг?

– Querida, она и есть макгаффин.

Таким вещам не учат на юрфаке, abogadito.

– Кажется, у меня есть несколько вопросов, которые хотелось бы задать этому Ван Арку. С тобой все будет в порядке, Яго?

Он показал ей руки. Обнаженная кость уже покрылась полосами розовой синтетической плоти. Струпья затвердевали, рубцовая ткань усыхала, синяки исчезали на глазах.

– Я же сказал, что соберусь. – Кривая полуулыбка, среди руин макияжа выглядевшая жутковато, оказалась всем, на что ему хватило сил. – Йау-Йау! – Она уже одолела половину квартала. – В кои-то веки возьми такси.

На пожарной лестнице главного Дома смерти в некровиле Святого Иоанна Йау-Йау poco a poco[154] вскрыла замок.

Все вирткомбы профессионального уровня обладали встроенными рудиментарными техническими возможностями; нити из пальцев проникли в молекулярную решетку замка, наносистемы транслировали схемы на ее сетчатку и просчитывали перестановки. С точки зрения Йау-Йау, чьи миелиновые оболочки нейронов за годы употребления неуроускорителей привыкли к гиперскоростям корпоративных процессоров, все происходило с той же мучительной неторопливостью, как и рост бонсай, которые ее дедушка развесил в хитроумных проволочных люльках на водостоках сампана, подальше от неуклюжих двуногих и грязной морской воды. Крошечные деревца в крошечных горшках, обвязанные медной проволокой. Девятилетняя Йау-Йау их жалела, чувствуя, что видит собственное прошлое и будущее.

«Ты смотришь как человек; чтобы все правильно понять, смотри как дерево, – сказал дедушка, поскольку от китайских дедушек ждут мудрых речей. – Ты видишь страдающие души, связанные тугой проволокой, пойманные в ловушку.