— Может, все-таки к Леониду Витальевичу? — неуверенно спросила Екатерина Матвеевна.

— Исключается, — покачал головой Бабинец. — Он же ее к бургомистру выручать ходил. Если ее хватятся, у него в первую очередь и пошарят.

— Тетя Катя, а тетя Катя, — легонько потеребила Екатерину Матвеевну Маша, — идти?..

— Идти, маленькая, конечно, — отозвалась Екатерина Матвеевна. — Только вот — куда?

И пока тетя Катя раздумывала куда, Маша потихоньку собирала свои вещи, которым так обрадовалась утром. Вчера она о них и не вспомнила, а сегодня, едва проснувшись, обнаружила, что все цело: и кукла, и фотографии, которые бабушка, прощаясь, дала дяде Жене, и подушка с одеялом, до сих нор чуть-чуть пахнувшие домом, той квартирой, которую Воля не смог нарисовать… Только вот котенка, того, что она велела кормить Кольке, не было, куда-то он делся.

Маша спросила о нем у Воли — шепотом, чтобы не мешать разговору старших, — и Воля виновато ответил ей, что, наверно, котенка нечаянно выпустили на улицу, он где-нибудь поблизости гуляет.

— Я к нему не очень привыкла, — сказала Маша, словно бы утешая себя. — Пусть он гуляет где-нибудь… Я все равно ведь не буду здесь жить. — Она обвела взглядом комнату, которая в эти минуты переставала быть ее домом. — Меня тетя Катя куда-то отведет.

— …она не откажет, я ее знаю, три лета у нее помидоры брала, — говорила тем временем Екатерина Матвеевна.

— А огурцов заодно не прихватывала? — усмехаясь, вставил Бабинец.

Екатерина Матвеевна отмахнулась от него.

— Воля, к слову, недавно ее повстречал, — продолжала она. — Там плохих людей не было, где Воля ее встретил…

— Тетя Катя, вы туда приходите… куда меня отведете, — попросила Маша.

— А как же, — сказала Екатерина Матвеевна. — А ты как думала? Будем тебя проведывать.

— Маша, я там с тобой все время буду! — обещал Воля. — Мам, я там с нею останусь, а?

— Нет, — откликнулся Бабинец, раньше чем ответила Екатерина Матвеевна. — Ты, брат, дома поживи, сделай милость!.. — Тон у него был шутливо-просительный: тон человека, который вправе приказать и потому свою просьбу находит забавной.

И только тогда Воля впервые вспомнил, какой разговор и на каком месте прерван был накануне возвращением Маши.

Как только Екатерина Матвеевна увела Машу на улицу «единоличников», Микола Львович предложил Воле выйти во двор «покурить». Во дворе, прислонясь к пустому сарайчику, Бабинец в самом деле закурил и в перерывах между затяжками медленно, внятно изложил, какое задание возлагает на Волю подпольная патриотическая группа.

Оказалось, что к седому немцу заходят иногда другие немцы, тоже офицеры. Между ними и седым немцем происходят разговоры, случается — за бутылкой вина, и в этих разговорах, которые могут представить интерес для советского командования, Бабинцу понятны, к сожалению, лишь отдельные слова. Поэтому Воле поручается все время, какое, обыкновенно, седой немец проводит у себя в комнате, быть дома, поближе к тонкой перегородке, отделяющей его от жилища немца.

— Как зовут фашиста, знаешь? — между прочим спросил Бабинец. — Нет? Аппельт. А чин у него какой? Нет данных? Майор. — Микола Львович улыбнулся.

Тут у Воли мелькнуло в уме и без промедления отразилось на лице беспокойство: вдруг задание придумано Бабинцом лишь для того, чтобы он, Воля, пореже уходил из дома?.. И, угадав это, Микола Львович без улыбки продолжал:

— Про что говорят меж собой фашисты не на службе, какое у них настроение, это нашим важно, как ихние военные секреты, не меньше. Слушай в оба уха, и никому об этом ни словечка — мне одному, когда спрошу сам…

Воля понял, поверил: Бабинец привлек его к борьбе.

Но задание было таким неожиданным, и таким странным казалось, что, став участником борьбы, он будет больше прежнего сидеть дома…

Два дня майор Аппельт в своей комнате не разговаривал ни с кем и ни о чем, если не считать того, что он по-русски просил тетю Пашу подогреть ему воду для умывания. На третий день, под вечер, когда Екатерина Матвеевна ушла навестить Машу, Воля услышал за стеной разговор. У майора был гость, тоже немец, и они пили за победу, которая так же близка, как Москва, до которой германской армии остались считанные километры…

Немцы пили за победу, за фюрера, за свою великую родину, и чем больше пили, тем менее беглой становилась их речь, тем лучше понимал Воля почти каждое их слово.

Как видно, гость был много моложе седого немца. Волнуясь, тот говорил ему, что юноше нелегко себе представить, что значит для него, старого национал-социалиста, увидеть воплощенными идеи фюрера. Он верил в них, когда партия была еще невелика, когда до нынешних побед было очень далеко, когда в самой Германии только предстояло взять власть!..

— Я хочу быть откровенным с сыном моего друга, — торжественно произнес седой майор. — Я знаю, что молодые немцы воюют превосходно, это отличные солдаты, это настоящие национал-социалисты, ими гордится Германия…

Но это была еще не сама откровенность, а лишь нерешительность перед нею. После короткой паузы или, может быть, заминки майор продолжал:

— Однако теперь, когда мы празднуем победу за победой и близка окончательная победа, быть преданным идеям и делу фюрера куда легче, чем в ту пору, когда Гитлер еще не пришел к власти. Не так ли? Мне кажется, не все молодые немцы — не думай, что я говорю о тебе, — да, не все молодые немцы ценят и чтут ветеранов партии! Я прав?!

Гость не отвечал на «Не так ли?», на «Я прав?», не подавал голоса, но это не остановило майора:

— Я встречаю, и, к сожалению, нередко, людей, которым недороги идеи фюрера, дело фюрера, однако они среди нас. Зачем? О, их интересуют плоды побед! Они полны решимости пожинать эти плоды!.. Они неравнодушны к пирогу. А мы в начале тридцатых…

Он стал вспоминать товарищей, стоявших у истоков национал-социалистского движения, знавших лишения и невзгоды, — тех, кто привел Гитлера к власти. Казалось, он говорил теперь не для гостя — для самого себя, почти бормотал… И внезапно запел — громко, властно, как бы зная, что запев подхватят десятки голосов:

Знамена вверх, ряды тесней сомкнули!

Вставай, штурмовики, уверенны, тверды…

Нет, это он не запел, а показал, как пели. С каким чувством, как вдохновенно пели тогда, в тридцатые, они, нынешние «старики».

А гость подтянул — впервые Воля услышал его голос, — и вместе, старый фашист с молодым, дружно допели куплет:

Бойцы, погибшие от красной пули,

Незримые теперь встают в ряды!

Допоздна длился разговор