В этой главе я утверждал, что мозг можно оценивать не только сам по себе и во взаимодействии с другими мозгами, но и с точки зрения всего его окружения. Наш мозг подвергается постоянной бомбардировке стимулами со всех сторон. Диапазон внешних воздействий очень велик – от тонких изменений чувственного окружения до более острых импульсов, поступающих и из одушевленных, и из неодушевленных источников. Эти воздействия – не просто информационные сообщения, направляемые в центр управления у нас в голове, это побудительные силы, проникающие на самые глубинные уровни нашего мозга и сознания. Нервная система переводит входящую информацию в исходящее поведение примерно так же, как физическая структура дерева определяет, как солнце, ветер и дождь руководят его ростом и движениями. Дерево раскрывает листья навстречу свету и качается, чтобы мощные порывы ветра не сломали его, но нужно обладать очень развитым воображением, чтобы утверждать, будто дерево контролирует свои действия. Напротив, и дерево, и мозг в целом реагируют на мир вокруг них. Они не выставляют глухой обороны против него, так что нет такой точки, где роль окружения меняется с активной на пассивную. Ни о мозге, ни о дереве нельзя рассуждать в отрыве от окружающих их джунглей внешних воздействий.

Подобная дихотомия между внутренними и внешними факторами, влияющими на функционирование мозга, параллельна другим дихотомиям, которые мы рассмотрели в части I нашей книги: между специфически мозговыми и общетелесными аспектами ментальных функций (глава 5), между локализованными и диффузными механизмами обработки информации (глава 4), между сложностью и понятностью нейронных систем (глава 3), между неорганическими и органическими воззрениями на физиологию мозга (глава 2). В каждом случае первая точка зрения подчеркивает, насколько мозг отличается от остального мира и отделен от него, что приводит к популярным мифам о сути и работе мозга. Представление о мозге как о не вполне органической, сверхсложной сущности, функционально самодостаточной и несокрушимо автономной, делает из мозга суррогат бестелесной души и подкрепляет систему представлений, которую мы условились называть научным дуализмом. На эту систему представлений опирается сакрализация мозга, к которой склонны даже люди вроде меня, убежденные, что у человеческого сознания есть материальная основа. Чтобы отказаться от нее, нужно принять биологическую основу сознания как таковую и своими глазами убедиться, что нас совместными усилиями создают и мозг, и тело, и окружение. Этому и была посвящена часть I. В части II мы обратимся от науки к обществу и рассмотрим, почему нам и как отдельным людям, и как глобальной цивилизации следует отказаться от сакрализации мозга и принять концепцию биологического разума.

Во второй части этой книги мы рассмотрим, как сакрализация мозга мешает развитию нашей культуры, поскольку сводит проблемы поведения человека к проблемам мозга. Теперь мы приписываем врожденным аспектам нейробиологии черты, которые по традиции считали встроенными особенностями своего абстрактного сознания. Хотя такая картина способствует научному пониманию человеческой деятельности, более строгому, чем раньше, в ней все же заложена избыточная склонность считать себя независимыми личностями, которыми изнутри управляет мозг или сознание, а не существами, чье бытие обусловлено средой, и такая точка зрения глубоко коренится и в нашей истории, и в наших обычаях. В этой главе мы исследуем, к каким последствиям для общества приводит современная мозгоцентрическая картина человеческой природы и связанная с ней тенденция отметать внешние причины наших поступков.

Восприятие взаимодействия между внутренними и внешними силами, которые нас формируют, – тема для дискуссий, затрагивающая все аспекты нашей культуры. В политических и экономических кругах консерваторы и либералы определяются тем, какой из конфликтующих систем ценностей они придерживаются: делают ли они ставку на разумный эгоизм, движимый внутренними силами, или на переменные параметры среды и общества, детерминированные извне. В результате идет непрерывная игра в перетягивание каната, влияющая на налоговый кодекс и программы социального обеспечения – кому-то она обеспечивает кусок хлеба с маслом, а кого-то обдирает как липку. В области уголовного права установление вины и назначение наказания зависят от противоречащих друг другу установок: что важнее – личная ответственность или обстоятельства, приведшие к преступлению, внутренние мотивы или внешнее понуждение. Президент Барак Обама подчеркнул важную роль взаимозависимых социальных сил идеалистическим афоризмом «правосудие – это жизнь в соответствии с общим кредо „Я сторож брату моему, я сторож сестре своей“»[382], а его предшественник Рональд Рейган, как мы помним, настоятельно советовал американцам «отказаться от мысли, что каждый раз, когда нарушается закон, виновно общество, а не нарушитель»[383]. «Настало время, – прямо провозгласил Рейган, – вернуться к американскому принципу, что каждый человек в ответе за свои поступки». Подобная философия идет рука об руку с представлениями о том, как следует поощрять инициативу и целеустремленность во многих других сферах общественной жизни. Скажем, политика охраны интеллектуальной собственности и распределения правительственного финансирования отражает конфликт между необходимостью мотивировать отдельных людей и создавать среду, способствующую творчеству и результативной работе.

Противоречивым точкам зрения на причины человеческих поступков параллелен и вечный диспут о том, что главное в развитии человека – природа или воспитание. Хотя споры о том, как мы функционируем в «здесь-и-сейчас», все же можно отделить от вопроса о том, как мы стали такими, какие есть, картина мира, делающая упор на индивидуальный разум или мозг как на внутренний движитель наших поступков, в целом придает меньше веса внешним факторам – скажем, образованию и семейной обстановке, которые могли сформировать нас в прошлом. Напротив, если ставка делается на восприимчивость взрослого человека к внешнему контексту и окружению, роль воспитания в детстве становится важнее. Эти точки зрения, в свою очередь, сказываются и на рекомендуемых методах воспитания, и на концепциях образования, и на социальных приоритетах.

Таким образом, задача найти объективные, обоснованные компромиссы между «внешними» и «внутренними» толкованиями наших поступков, становится очень важной в самом широком смысле слова, и ключ к ответу на нее – в мозге. Ведь мозг – важнейшее звено в причинно-следственной цепи, которая связывает нашу внутреннюю биологию с внешней средой, великий коммуникатор, который передает сигналы из окружающего мира человеку и наоборот. Без биологически обоснованного представления о мозге мы упустим из виду теснейшую взаимосвязь между личностью и ее окружением, и тогда нам придется выбирать, на чьей мы стороне – тех, кто объясняет поведение человека внешними или внутренними факторами. Идеализируя мозг, мы переоцениваем его роль мощного внутреннего детерминанта человеческих деяний. А игнорируя мозг, мы зачастую преувеличиваем значение внешних воздействий и упускаем из виду индивидуальные различия. Но если мы избавим мозг от мистического флера и признаем его неразрывную связь с окружающей нас Вселенной внешних воздействий, то лучше поймем, как мозг, тело и среда совокупно руководят нашими поступками.