Иногда приходили санитарные поезда, неся с собой остатки белых полков, и зловоние, сопровождавшее эти поезда, было ужасным. Всегда им чего-то не хватало, и дефицит бинтов и средств для дезинфекции приводил к тому, что раны кишели личинками, и от них несло запахом болезни и гниения. Всегда можно было различить негромкий шепот раненых, и было видно в окна, как они слабо двигались, а группы санитаров спускали вниз трупы тех, кто скончался за ночь.

Прибывали огромные массы людей на санях и подводах и собирались в приемной, где большие пузатые печки, раскаленные чуть ли не докрасна, окружала шелуха подсолнечных семечек. Поскольку все окна были плотно заперты, стояла жуткая духота, которая, хотя и утешала полузамерзших беженцев, являлась мощным источником заболеваний.

Немногие приезжали в вагонах британской миссии, чьи офицеры были только рады предоставить имущество, одежду и жилье в их распоряжение. Многих в течение недель держали в заложниках в тюрьмах Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией – она являла собой самое гнусное сборище агентов-провокаторов, шантажистов и убийц, которых могли отыскать большевики, чтобы те выполняли для них эту работу. Многие из беженцев уже были в дружеских отношениях с британскими офицерами. Сделав крюк по пути в гостиницу «Центральная» на следующий после возвращения день, чтобы узнать новости от Прикетта и живших там инструкторов-пулеметчиков, я попал на вечеринку, где главой была госпожа Лак, единственная англичанка в городе.

Гостями в данном случае были Светлана и Ирина Муравьевы, две исключительно красивые девушки. Они вместе со своей матерью сбежали из Киева, обе были весьма очаровательны и к тому же идеально говорили по-английски. Они вовсю стремились компенсировать те ужасные переживания, через которые только что прошли, и так как Рождество было на носу, идея устроить вечеринку показалась нам очень хорошей.

В связи с неожиданно ухудшившейся обстановкой я был тверже, чем когда-либо, уверен, что первое дело каждого офицера – находиться на передовой, помогая тем самым восстановить боевой дух, а сейчас, когда приближаются холода, следить за тем, чтобы ни единый предмет обмундирования, который можно накинуть на плечи воюющего солдата, не остался на складах железнодорожных станций снабжения.

И поэтому как раз за месяц до нашего английского Рождества – русское Рождество отмечают на тринадцать дней позже – я попытался устроить так, чтобы все инструкторы и офицеры связи отправились в воюющие части и две недели оставались с ними. А потом все они вернулись бы в Новочеркасск за несколько дней до Рождества, которое мы потом отметили бы в английском стиле, а затем вернулись бы на фронт, чтобы быть вместе с русскими во время их праздника.

Дела на фронте, однако, шли все хуже и хуже, и деникинская стратегия, на ошибки которой ему так часто указывали, стала приносить свои губительные плоды, и многие простаки, которые, как мы рассчитывали, всегда найдутся, в конечном итоге разбежались по домам на свои насесты. Все те рекруты, которых так внезапно набрали в Белую армию, оказались теперь совершенно никуда не годными и были заняты тем, что со всех ног перебегали то на одну сторону, то на другую. Полки были просто каркасом, а у многих офицеров не было ни умения, ни мужества что-либо предпринять. Помимо этого, ненадежное финансирование, безразличие союзников и излишняя разбросанность ресурсов; леность, беспечность и презрительное отношение офицеров – все это приносило свои плоды, поскольку испытывавшие трудности солдаты наконец стали брать инициативу в свои руки. В конце концов из-за отсутствия организованности, недостаточного контроля над железными дорогами и плохого управления в только что завоеванных районах Деникин оказался абсолютно неспособным ни удержать огромный фронт, который он создал, вопреки советам всех от Днепра до Волги, ни создать те лучшие жизненные условия, которые его пропаганда постоянно обещала взамен большевистской тирании.

Деникин – сам по себе чуткий, решительный и рассудительный человек – был храбрым и честным, но он был плохим оратором и никогда не мог воздействовать на воображение войск. Кроме того, у него не было командного вида, и ему недоставало той не поддающейся описанию вещи, которая захватывает воображение и возбуждает душу, – своим успехом он был обязан только упорному труду. Он также был патологически чувствителен по отношению к аристократам, придворным и офицерам бывшей императорской гвардии и щепетилен при защите своего достоинства от проявления пренебрежения со стороны этих лиц, которое часто было плодом его воображения. Многие из окружавших его людей не любили воевать, и эти люди, одетые в абсурдные мундиры, при шпорах и кружевах, изо всех сил старались избегать работы. Но хоть и была у Деникина сильная воля и сам он был несгибаем, он выказывал необъяснимое отсутствие решительности в отношении этих лиц. Сам по натуре настоящий солдат, он, похоже, не осмеливался потребовать чего-либо от своих подчиненных.

Кроме этого, тиф вместе с тяжелыми боями начал наносить большие потери его войскам, а мелкая ревность и интриги стали занимать умы слишком многих его военачальников. Помимо этого, общее поведение войск – как офицеров, так и рядовых – в тыловых районах, где их оставалось слишком много, быстро охладило симпатии крестьян и рабочего класса, и это охлаждение усердно поддерживалось неутомимой германской и большевистской пропагандой, и все более росло подозрение, что Деникин и его начальник штаба Романовский, хотя и не боровшиеся в действительности за реставрацию монархии, в конечном итоге восстановят многие злоупотребления и деспотические институты, которые вызвали падение старого режима.

Самой худшей была новость – опять же преувеличенная и искаженная враждебными союзникам агентами – о повороте, который обрели политические события в Англии. Последним ударом стало сообщение о речи Ллойда Джорджа 9 ноября в Гильдхолле в Лондоне, в которой, если подвести итог, русским роялистам было заявлено, что они не смогли сделать то, чего от них ожидали, а поэтому сейчас пусть варятся в собственном соку!

Как резко изменилась обстановка!

Я столкнулся со множеством затруднительных вопросов и любопытствующих взглядов. Образованные беженцы и старшие командиры оставались со мной в дружеских отношениях и принимали мои неубедительные объяснения типа «политических интересов, над которыми солдат не имеет контроля», но от многих более молодых офицеров и более безответственных гражданских лиц я заработал много гневных взглядов и невнятных оскорблений, которые после выпитой за вечер водки они ничуть не старались скрыть от меня.

Все это было очень вредно и оскорбительно, и что меня ранило больше всего, когда я пытался примириться с быстро падающим барометром британского престижа, – это то, что, несмотря на все наши старания в письмах домой объяснить, что все куда более серьезнее, чем простая семейная распря между русскими, мы теряли почву под ногами благодаря сознательным усилиям политиков, чье знание предмета недалеко уходило от способности определить, что Харьков – это город, а не генерал; что Азовское море большую часть зимы покрыто льдом; политиков, которые бодро описывали кровожадного Троцкого как «спасителя демократии» .