сказать было нельзя. Скорее нет. Разумеется, в разные моменты управляющим именем «Отер» становился кто-то из них, но именно данный Отер теперь ощущал себя Зевсом.

Тогда уже другое непонятно. Вот теперь здесь человек, 20 лет назад часто заходивший в галерею «Борей». Отер не заходил туда давным-давно. Что произойдет, если туда зайти: опять появится тогдашний, который теперь вылез из Отера, или же он будет уже другим («Борей» сохранился и работает). Снова сделаешься им или же нынешний Отер станет им заново, свежим вариантом? Вообще, тут полно долговременных обстоятельств и отношений, а всякое из них тоже производит какого-нибудь такого, ремейк. Это кто?

Он не додумал, потому что появились нечеткие варианты. Человек, у которого возникло ощущение (ну вот такое ощущение), что из темной и невнятной стены тут и там высовываются разноцветные, аккуратные, круглые в сечении палочки хороших акварельных цветов. Все это в темноте или сумерках, не очень холодно, но и не лето; может, запах дерева, сырости. Точнее, этому экземпляру Отера сначала показалось, что все это само по себе, но потом он сообразил, что эти палочки просто как окна домов в темноту, ничего особенного. Что это был за персонаж, он точно разовый – для этого ощущения или же нет?

Также и человек, который учил, но не доучил немецкий, но все же мог читать статьи и объясняться. Куда-то он делся, однако какие-то части его навыков, хотя бы фонетических, каким-то образом были доступны и Отеру, словно в общем пространстве этих его персонажей были накрошены все эти ä, ö, ü, sp, shch и chtch, а также kennen lernen, grüß Gott и т. д. Также и тот Отер, который однажды с утра был согласен с тем, что Земля стоит на слонах и черепахах, а все они – на трех китах (или наоборот). Или тот, для которого мироздание с утра задавалось группой Can. А у другого Отера с утра мироздание будто Витгенштейн набросал или, мало ли, Розалинда Краус. Может, они тоже уже прошли тут мимо, их-то как опознать?

Определенному количеству отеров был интересен курс доллара или евро. Множеству персонажей требовались расписания самолетов-поездов-автобусов; конкретно опознать удалось того, который искал поезд из Коимбры в Порту и выяснял, из какого из двух Коимбр-вокзалов он выходит (из Coimbra-B). Это произошло недавно, но не настолько, что недавний отер будет крупнее, тот, который попал в ментовку на Лиговку 25 лет назад, был не мельче. Стыривший Аполлинера («Малые литпамятники», темный хаки) из библиотеки (МГУ, ГЗ) также опознавался. Ну а человек на разных похоронах – разные люди, и человек в разных страстях или болезнях, пусть болезни и повторялись.

Прагматика уменьшала отеров. Пошел следующий слой, и опилки становились мельче. Персонажей делалось все больше, они уже не из более-менее постоянной тусовки, а непонятно кто – не каждого и вспомнишь, куда уж понять, о чем это было. Но раз он появился тут, то и он был Отер, как иначе. Будто мимо несли большую банку с леденцами… Нет, те слипаются, а тут все отдельные. Как мешок с горохом, рисом, просом, геркулесом, колесиками от часов, копейками, табачными крошками, вперемешку. И если тут что-либо имело отношение к чему-то серьезному, то фиксировались факты, а вовсе не тот отер, с которым факт был как-то связан.

Но вот человек, который однажды понял что-то чрезвычайно важное, после чего куда-то делся, – пришел и он, непонятно откуда. Тоже присутствовал там, где толпятся эти дробные и мелкие сущности, никуда не уходил? Но как можно запомнить человека, который понял что-то важное и ушел, когда тот понял и ушел? Причем от его понимания в этом облаке не осталось ничего, не как в случае с немецким.

Процесс вышел из-под контроля. И так-то бесконтрольный, но сначала можно было вспомнить и как-то соотнестись, а теперь не соотнестись никак – очень их много. Они тут, внутри Отера, были им когда-то, он временно ими был. Которому в руку отлетела головка спички. Который упал затылком об лед в детстве на катке. Рисовавший елочку на Новый год – таких несколько, потому что в школе елочку рисовали каждый декабрь, пока было рисование. Который приехал однажды по адресу, а там никого нет, но потом все же пришли. Который ел снег как закуску. Который нашел почти рощу подосиновиков, но они были уже обмякшими. Который нашел отрезанную индюшачью лапу на ступеньках церкви в Генте. Который случайно увидел N и сообразил: да это же N!

Они становились неприятными, вылезая куда-то из него уже просто как стадо – треугольником из него. Не из живота, не из затылка, непонятно откуда, но из него. Тараканы какие-то уже, уловить смысл каждого следующего невозможно. Их истории такие мимолетные, что и сам персонаж не мог успеть сформулировать хотя бы минимальное основание своего появления, – разглядывай его не разглядывай. Вот кто-то сидит в троллейбусе, протаивает в инее окна пятно, чтобы видеть остановки. Не узнать даже город, какое это имеет отношение к теперь?

Некая площадь заполнялась персонажами, с которыми имел отношения, не вспомнить ни их, ни обстоятельства. Но и этим не закончилось, стали появляться совсем уже мумии, присутствие которых в Отере выглядело бредом, который приходилось признавать. Как он хотел добиться этого или сделать то-то: совсем замухрышки, будто ссохшиеся червяки. Или уже вовсе древние, вообще не имевшие сознания, как заспиртованные младенцы из Кунсткамеры.

Появился какой-то вообще без облика, как клякса Роршаха, или же Отер стал этой кляксой. Описать его возможно только набором кракозябр, будто по дороге сбилась кодировка или же он по жизни в другой кодировке. Этот, похоже, и не девался никуда, он явно умел прикидываться отсутствующим. Отер стал им теперь, когда уже все ушли на эту площадь, в какое-то место, где теперь толпились. Таким он стал сейчас, и это получалось общим для всех его вариантов: громадная площадь, края не видны, все отеры сгрудились на ней для того, чтобы Отер нынешний произвел с ними массовую акцию – скажем, поднять руки вверх и подпрыгнуть, закричав: «Вжих! Хэй-хэй! Имхо!»

О каждом из них можно написать историю: пересмотреть всех и записать. Заодно возник бы каталог; тот, скорее всего, уже не олицетворяем в принципе, и это могло бы стать точкой надежности его мира, подумал теперь Отер, желавший найти способ конвертировать кодировку. Но тут он был неправ: после этой мысли и он сделался таким же олицетворением и тоже отправляется на площадь, пусть даже как распорядитель мероприятия.

Отер теперь уходит