Подростки из пионерского зимнего лагеря курили повсюду под ёлками и матерились. Потом разбили лагерную беседку, стали кататься с гор на кусках пластмассы. Их убогую ругань можно понять — детство без лыж, тенниса, коньков, хоккея. Без катания с гор, без трамплинов… Без весёлой музыки, оглашающей сосновую гору, без разноцветных флажков, старта и финиша, без тренера, внимательно записывающего твои блошиные лыжные успехи… Подростки матерятся по существу, проклиная своё неухоженное детство. Мир покинут взрослыми. Кругом одни бесхозные заброшенные дети. Молоденькие, маленькие и взрослые, состарившиеся, седенькие.

И вечерняя тоска — звериная тоска среди жутких облупившихся домов и деревянных мёртвых бараков непонятного назначения, среди белых унылых фонарей, задравших свои заржавленные плошки кверху, как бы в позе вытья на луну. Всюду намёк на бренность всего живого, следы разрухи. Тайное злорадство побеждающей всюду костлявой. И ни одной украшенной ёлки на улице в рождественскую пору… Тоска, тоска. Разлившиеся некачественные желтки света из окон детского лагеря, выдающие нищету и мерзость внутреннего убранства пионерских палат.

Однажды мы с сыном возвращались с лыж в жутковатой синеве зимних сумерек. Странное здание у красивой речки было всё освещено изнутри, высвечивая диагональные решётки на окнах. Ни одного окна без решётки. Что это? Завод? Нет трубы и дыма. Бюрократическое учреждение, лесной Сбербанк? Нет, не то…

За решётками замелькали тени. Мужчины в пижамах и халатах. Некоторые со странным метанием из угла в угол. Львы и тигры, запертые в вонючую клетку зоопарка с бессонно смотрящей на весь этот ужас лампочкой. Сумасшедший дом. Тот самый, о котором кто-то что-то говорил. Что нечем их кормить, и половину подопечных выпустили на волю. На самостоятельные поиски прокорма в заснеженных лесах. Воля в ледяной красоте.

Мы с сыном завороженно смотрели на мятущиеся в неволе тени крепких, молодых в основном мужчин. С лицами и движениями нормальных. Издалека, по крайней мере. Обезмужиченная турбаза, переполненная женщинами и детьми. А тут, поблизости, мужской отстойник. Вот где они, милые, скрываются. Во цвете лет, во всей мужской красе. В цепях узаконенной лени. Мужчины, выбравшие не самую лёгкую тропу бегства от жизни. С дистанции хода назад нет.

Хода назад, в рай, нет.

Мать и сын

Одна родственница, очень крупная, полная дама в круглых толстых очках, с завитками золотых кудрей, с ножками, ужасно напоминающими ножки Наф-Нафа своим высоким подъёмом и невинной прямолинейностью в коленях, безумно любила своего единственного сына. Юра Солнцев — он был солнцем жизни её, солнышком души. Я, маленькая девушка, лет тринадцати, помню его сорокалетним мужчиной, краснолицым, упитанным, с лоснящимся лицом и озорными в сторону матери глазками. У него было две жены. Первая любила его. Вторая — поощряла его избалованность. Она была богатая разведённая дама, у неё были влиятельные родственники.

Я помню игры матери и сына. Юра, после очередной неудачной выпивки, сидит, выпятив поросячий животик в распахнутой рубашке, и охает, пьёт огуречный рассол. Тетя Катя, озорничая, мешает хорошей мельхиоровой ложечкой горячий чай в своей чашке. Потом, неожиданно, прикладывает разгорячённую ложечку к его розовому брюшку. Вскрики, капризный разгневанный речитатив, грузные шлепки, сочный хохот влюблённой мамаши…

Сын умер раньше матери. Ему было чуть больше пятидесяти. Умирал после инфаркта в полном сознании. Перед смертью решил пошутить с мамой. Стал показывать пальцем на пустоту позади себя, чуть усмехаясь. Мол, не хочешь ли Туда? Нет, не хочешь… А то пойдём вместе!

Что это было? Неудачная шутка избалованного сына? Желание взять её с собой, чтобы без него, любимого, не мучалась? Или злобное раздражение и зависть к тому, что она остаётся, а его забирают?

Она, несмотря на всю любовь к нему, прожила ещё немало без него…

О некрасивых

Бывают такие люди, которые так некрасивы, так некрасивы, что словно ослепляют своей некрасивостью. На них больно смотреть. Взглянешь — и глаза опустишь вниз. И больше прямым взглядом не взглядываешь. Только искоса, мельком, исподтишка.

Впрочем, такое же ослепляющее действие производит и красота. Взглянешь и боишься ещё раз. Боишься обжечься об такое совершенство природы.

А остальные — ничего. Можно рассматривать, глядеть в глаза. Наблюдать, изучать, посылать флюиды.

Но некрасивость — это ужасно. Особенно если её можно приукрасить.

На турбазе потрясла одна дама лет пятидесяти. Тощая, как засушенная палочка. Седая и с чёрными усами. А сын у неё — ничего, приятный мальчик. А она, с усами чёрными, выйдет и курит у крыльца. И посматривает, посверкивает какими-то лесбийскими пронзительными глазками. Прямо Зинаида Гиппиус какой-то. Я первое время на неё глядеть боялась, поражённая и загипнотизированная этими усами на материнском лице. Потом привыкла.

О выборе котёнка

Когда хочешь завести кошку, следует подумать, каким он должен быть. Пушистым или гладкошерстным, девочкой или мальчиком, породистым или дворняжкой. Рыжим, серым или белым. Обо всём следует подумать и помечтать.

Дети сильно стали доставать меня. Купи, купи котёнка! Рыжего и курносого. Или хотя бы крысу. Она такая забавная. Можно носить в рукаве.

Решила — с крысой меньше хлопот. Будет сидеть в коробке и тихо поигрывать с хвостом. А котёнок — слишком много проблем. Туалет, питание, несварение желудка, что делать с его яйцами, просьба погулять в визгливых ночных формах и т. д.

Зашли в зоомагазин. За стеклом две крысы. Ужасно тошнотворные. С головами бультерьеров. Голое тело, вытянутое в шнурок. Воплощённая мечта садиста-электрика. Дети заверещали от счастья. Продавец сказала мне тихим голосом:

— Не надо покупать этих крыс. Одна из них старичок. Другая — беременная. Приходите через неделю. Когда появятся крысята.

Я обрадовалась. Иметь дома такую мерзкую тварь, которая будет с надменным прищуром поглядывать на тебя далеко снизу, — нет, только не это.

— Дети, дети! Пойдёмте в другой зоомагазин. Там хомячки, морские свинки, попугаи. Возможно — ужи. Надо всё посмотреть. А потом решить, что нам нужно из зверушек.

Дети согласились. В ближайшем магазинчике было пусто. Мешки с кормами. Поводки. Намордники. Искусственные кости. Всё, намекающее на живность, но при её отсутствии. По прилавку разгуливала простоволосая невзрачная кошка в шикарном ошейнике от блох. Вынюхивала корм из мисок.

Я деликатно пошутила: «Не продаём ли, мол, кошку? За неимением другого верещащего товара». — «Нет, кошечку не продаём-с. Наша любимица. А котёнка — пожалуйста». Вынесли мохеровый клубок чёрного пуха, с золотниками глаз и нитками усов. Устоять было трудно. Все рассуждения о том, что крыса лучше котёнка, что гладкий котёнок — лучше пушистого, что породистый предпочтительнее дворняжки, — всё куда-то исчезло. И суеверное отвращение к абсолютно чёрной масти — тоже.

Где разум? Где воля?