Она не ответила, потягивая кофе.

Никита. Прости идиота. Был категорически не прав… ответь, умоляю.

Елена сухо ответила: «Я здесь».

Никита. Уже потерял надежду…

Белокурая. И расположение.

Никита. Мне тоскливо…

Белокурая. У тебя в пьяной башке все смешалось. Сегодня утешаем меня.

Никита. Что-то гложет с утра… а причина?…кто ее знает, причину-то… Мне тебя ужас как не хватает…

«Ох, ни фига себе, какой молодец! – подумала Елена. – Когда мне нужно сочувствие, все сопли из индийского кино у него мгновенно просыхают. И страдальцем он назначает себя…»

Белокурая. У меня ощущение внутренней неустойчивости.

Никита. От разлуки с ним?

Белокурая. И от разлуки с ним, и от диалога с тобой…

Никита. Я здесь, я с тобой. Мне все время кажется, что известные люди, с которыми ты общаешься по работе, могут оказаться привлекательнее меня.

Белокурая. Это детское oтношение к популярности.

Никита. Спасибо.

Белокурая. У этих людей только одно преимущество перед тобой – им ничего не надо объяснять.

Никита. Разговор не клеится… а чем больше я думаю, как его склеить, тем хуже получается…

Белокурая. Ничего не надо искусственно склеивать. Надо просто слышать, с чем человек обращается к тебе.

Никита. Ладно, пойду работать. Прости за неготовность к общению с тобой… Все равно тебя люблю…

Белокурая. Наверное, зря отказалась от командировки в Красноярск. Это бы меня встряхнуло.

Никита. И что бы ты там делала? Обличала местную коррупцию? Ну уж нет, сиди здесь. Целее будешь!

Белокурая. А я бы тебя взяла в качестве телохранителя. Впрочем, тебя же не выпустят.

Никита. Сейчас просто дела. Но обязательно слетаем… И в Красноярск, и в Париж.

Белокурая. Неужели тобой дадут попользоваться на выезде?

Никита. Я же часто езжу в командировки… Только будь умницей. Просто нужно, чтобы все правильно сложилось…

Белокурая. По складыванию узоров мне нет равных. Кто может в этом сравниться с криминальным журналистом?

Никита. А ты разве криминальный?

Белокурая. Раньше была и криминальный, и военный. Адреналина не хватало… Теперь редко балуюсь, годы…

Никита. Военным? Ты что, на войне была?

Белокурая. Да что ты? Где мне? Сидя в редакции, репортажи из пальца высасывала.

Никита. Ну я серьезно!

Белокурая. Пошутила. Тема закрыта.

Никита. Просто мне не надо про войну. Я это не люблю. Нас, знаешь, как тренировали для Афгана, чтоб стрелять в женщин и детей, не задумываясь?

Белокурая. Знаю, мне показывали.

Никита. И как?

Белокурая. Тренажер с монитором, и ремешки вокруг головы, рук и ног. Когда в цель промахиваешься, шарашит током.

Никита. Ха-ха-ха! Это специально для журналистов сделано. А нас вешали на турниках над ямой. Внизу были вкопаны два кола. Надо было висеть и орать: «Я ненавижу женщин и детей!» Постепенно голос переходил в звериный рев. Но, рано или поздно, руки все равно уставали, и ты падал. А там человек то успевал, то не успевал выдернуть колья. У меня следы от них на ногах до сих пор.

Белокурая. Круто.

Никита. Потому что после этого надо было с парашюта прыгнуть, кровлю пробить, оказаться в подвале, пробежаться и выбраться. А там полутемно и мишени с изображением женщин, детей, стариков. Короче, тяжело в ученье – легко в бою.

Елена знала, что продолжать эту тему, тем более задавать вопросы, в кого стрелял, в кого не стрелял, нельзя. Потому что стреляли все вместе, Никита только по наивности оказался исполнителем.

Белокурая. Хочешь, сменим тему?

Никита. Хочу! Лена, а ты могла бы… переспать с бывшим мужем?

Белокурая. Нет. Как писал Вознесенский: «Не возвращайтесь к былым возлюбленным. Былых возлюбленных на свете нет…» У меня один раз был такой ремейк. Ужасное впечатление…

Вспомнила, как уже после развода с Филиппом встретила его на улице. Это было невероятно: они вышли с двух сторон кустов в человеческий рост, так одновременно быстро, что столкнулись, и упали бы, если бы не обнялись. Постояли так пару минут, вокруг был тихий дневной центр в осенних листьях.

– Соскучилась? – спросил Филипп, не выпуская ее.

– Со страшной силой, – кивнула Елена, вдыхая его запах.

И оба сразу забыли, куда шли. Начали пить пиво на Патриарших, потом оказались в какой-то его компании, потом в постели. При этом отчетливо понимали, что это никакое не перемирие, просто «дежавю». И все было бы ничего, если бы Филя под финал не нажрался, не начал стоять на коленях и требовать реставрации брака. И все было уничтожено. В ней поднялась и задушила густая волна брезгливости. Елена быстро оделась, отцепила от себя его железные пальцы и ушла под его крик:

– Мне от тебя ничего не надо, только давай еще раз встретимся! Еще один только раз!

– Не дождешься! – прошипела она, пожалев, что снова попала в болото его пьяных ласк.

На всю жизнь для нее так и осталось загадкой, почему существа, теряющие от алкоголя человеческий облик и на глазах превращающиеся в мрачных слюнявых и блюющих млекопитающихся в описанных штанах, называются в ее стране «сильным полом».

Отходя от компьютера, Елена стала повеселей, но с неумолимой отчетливостью поняла, что спектр употребления Никиты сократился еще на одно звено. Он не умеет вести себя, когда человеку нужна поддержка. Мальчик, обученный стрелять в женщин, детей и стариков… Значит, остается постель, только постель, ничего, кроме постели…

Поняла, что не хочет видеть его сегодня, и позвонила однокурснице Ритке, что приедет поплакаться.

…Утром Караванов нервно ходил по дому, осматривал углы, соображал, что возьмет.

– С кем же я теперь буду гулять? – капризно спросила Елена.

– С этим своим, белокурым богатырем, – посоветовал Караванов.

– Не годится. С ним ответственность большая. Если дернуть из брака, то пилить уже до гробовой доски.

– Ясное дело, такой подвиг тебе не по зубам, – съязвил Караванов.

– И в этом мы с тобой похожи! – пропела Елена. – А Никита совсем без всяких защит.

– Это как раз такая форма защиты, Карцева называла ее «выученная беспомощность»…

– Нет, правда, он такой инфантильный Бэтмен. Но для прогулок не годится… Надо купить газовый баллончик и научиться одной. До следующего брака…

– Гулять не обязательно с законными мужьями.

– Особенно если они чужие. Знаешь анекдот: «Мадам, сколько у вас было мужей?» Мадам переспрашивает: «Своих?»